Больше никто не смеялся. Никто не смел даже пискнуть. Девушки и
парни стоят поодаль от драки, наблюдая за происходящим и особенно
за мной испуганным взглядом. Не менее ошарашено выглядит народ,
который сбился в проходе. В их глазах интерес, и что ещё важнее,
понимание. Понимание, что встреча со мной не сулит им ничего
хорошего.
Так действует Империя, так действует её кулак, космодесантники.
Мы не за насилие, но мы даём чёткое понимание того, что будет с
любым еретиком, кто посягнёт на нас, нашу веру и наших братьев.
И это всегда даёт результаты.
Я молча сбросил вещи парня на пол, сел на его место и начал
раскладывать свои принадлежности. Остальные тоже долго не стояли в
проходе. Перешёптываясь и стараясь держаться подальше от меня, они
начали возвращаться на свои места, перешагивая избитого товарища,
ставить на место парты и стулья, поднимать вещи. Никто не сказал ни
слова мне за то, что произошло.
Кроме наставника, который, зайдя в кабинет, увидел к тому
моменту поднимающегося на ноги избитого главаря небольшой шайки и
его побитых, как собак, приспешников.
И вот я уже сижу в кабинете директора школы. Оказывается,
директора детского дома и школы для сирот были разными.
Сам директор — толстая женщина в пиджаке и в очках, с большими
бусами на шее, и перстнями на пальцах. Уставшая как, кажется, и все
в этом мире, она сидела за своим большим деревянным столом,
перебирая и читая бумаги. Напротив неё в ряд сидел я и трое моих
противников. За нашими спинами, наставник, что привёл нас и
охранник на случай непредвиденных ситуаций.
— Вижу, новенький, ты решил проверить на прочность наши правила?
— после долгой тишины она начала именно с меня. Хотят найти того,
кто понесёт всю ответственность? Что ж, пусть ищут. Мне не страшно,
я даже не волнуюсь, это выглядит как игра во взрослую жизнь, не
более.
— Я не проверяю на прочность правила, — встал я со стула,
вытянувшись, как делал это много раз, когда требовалось дать отчёт
страшим по званию. — Я защищаю себя и свою честь от нападения и
насилия.
Моё действие директора слегка удивило. Это проявилось на её
лице, пусть она и пыталась это скрыть.
— Сядь на место. Я хочу лишь знать, это значит, что теперь надо
бить всех и каждого или что, кто покусится на твою честь?
С её слов получается, это я должен терпеть издевательства и
неуважение, главное, чтобы не было насилия? А она знает, что при
молчании насилие рано или поздно всё равно приходит?