Я потихоньку начинал узнавать своих соседей по общежитию и товарищей по несчастью. Поначалу они меня не очень интересовали, и я скорее стремился закрыться от них и их эмоций, но все равно довольно быстро обрывки информации сложились в целую картину. Что-то они рассказывали сами, а то, чего не хотели рассказывать, я видел во внезапных вспышках видений. Чаще всего это были эмоционально-яркие, но очень негативные события.
Жаба был евреем по национальности, впрочем, его внешность с самого начала не оставляла в этом сомнений. На самом деле его звали Иосиф. Очень застенчивый, очень робкий, он постоянно пытался спрятаться от всего за нашими спинами. Даже за моей, хоть я тоже не бог весть какой смельчак и доставал ему в ту пору едва ли до плеча. Вопреки убеждению, что родственники быстро забывают оказавшихся в особой зоне, каждую неделю на пропускном пункте появлялась полная женщина с корзиной еды — мать Иосифа. Она всегда плакала, но никогда не заходила в саму резервацию: некоторые стереотипы так легко не разбивались. Именно из-за ее корзин Жаба получил свое прозвище. Не то чтобы он не делился каждый раз с нами, но, по мнению Го, делился недостаточно охотно.
Спросите, за что попал в резервации тихий еврейский мальчик? Пожалуй, пока что этот рассказ я оставлю при себе, тем более что ответ на этот вопрос я тоже узнал далеко не сразу. Зато эффектно — с этим не поспоришь.
Взамен лучше расскажу, за что в резервацию попал Го. У него был довольно редкий дар, можно сказать, идущий в ногу со временем. Ему подчинялась техника. Я не знал, как он это делает, да и он сам толком не понимал. Он мог починить часы одним прикосновением или точно так же завести машину без ключа, заставить автомат выдать банку газировки без денег. К несчастью (или к счастью) в резервации практически не было машин, не говоря уж о торговых автоматах. При должном обучении Го мог бы стать страшным оружием, и господа из Комиссии по угрожающим здоровью нации отклонениям, ни за что не упекли бы его в резервацию, если бы не одно но… При первой же встрече Го набил морду инспектору.
Я каждый раз невольно улыбаюсь, представляя эту картину — улыбка получается нехорошая. Может, мне тоже стоило подраться с Николаем? Хоть боевого духа во мне нет ни капли, но, да, это принесло бы мне огромное моральное удовлетворение.