До самого утра она не спала, а продолжала читать, чтобы
закончить сразу и больше к этому не возвращаться.
- О сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! – тихо
произнесла она, когда читала:
«По возвращении из Сибири я подхватил триппер и, чтобы долечить
его, поехал прямо в Болдино, убеждая Н. в письмах, что не могу
явиться к ней с пустыми руками. Но прежде, чем вернуться в брачное
ложе, я поехал в Москву, где врач осмотрел меня и подтвердил, что я
здоров.»
Лена недоумевала, может дневники, это всего лишь порнография? И
имеет ли сей опус отношение к поэту? Однако чем дальше читала, тем
меньше сомневалась. Слишком много было случайных деталей, о которых
вряд ли бы стали упоминать писатели подобного жанра, рассуждения
поэта и переживания. Глубина его страданий по умирающей матери и
примирение с родителями на её смертном одре. Кажется, после потери
матери, радость словно стала утекать из его души, уступая место
безумию и ревности. Петля затягивалась на его шее, и ранняя гибель
уже не казалась случайной.
Поэту нужен был хороший психолог и качественная терапия, что к
сожалению, здесь было невозможно.
Книга произвела на Лену очень тягостное впечатление. А под
конец, она уже сама чувствовала себя большой Пиздой, которую только
и видел и прославлял поэт в женщинах. Даже их лицо ему было не
нужно, про личность можно не упоминать.
Он предчувствовал скорую гибель, и наполнялся страхом и тоской.
Хоть и писал, что убьёт Дантеса, но в свете их отношений каждому
было бы понятно, что такого не могло произойти. И Дантес
постарается наверняка избавиться от Пушкина.
Теперь то, что он писал, уже не казалось забавным, как в начале.
В строках проступало безумие, разгул грязной похоти и
разочарования. Он словно истощил свою жизненную силу и казался
потасканным стариком, до конца хватающимся за своё единственное
спасение – Пизду.
Да и жена его, была ли она нормальной? За гранью понимания Лены
было то, что она подложила под мужа своих юных сестёр, поселив их в
доме. Она рассчитывала за их счёт погасить пожар его страстей.
Образ поэта о горящем дереве в лесу, которое не может сгореть в
одиночку, говорил сам за себя. И безудержное кокетство Н. перед
другими мужчинами было ничем иным, как формой полового
извращения.
Светское общество теперь образно представлялось для Лены
разделённым на две половины. Одна сверху – красивая, изысканная и
галантная, сверкающая роскошью. И нижняя, окрашенная в
буро-коричневый цвет – то, что в тайне, грязное, тухлое и
омерзительное, лицемерно скрытое от общественного мнения. Пушкин
сам очень боялся того самого общественного мнения.