Его руки уже обхватили её бёдра, и густые светло-русые вихры
качнулись над местом, которое так воспевал Пушкин.
Наслаждение от ласк оказалось неожиданно мучительным, Лена не
смогла сдержать стон.
- Барышня, голубка чистая! Как же так, Вы девственница? Неможно
так, Вам и годков уже много, старой девой прослывёте! Позвольте, я
помогу?
Лену застилал густой медвяный туман, она не способна была
соображать и рассуждать здраво, и не вполне понимала, что он имеет
в виду? Она вся превратилась в сгусток желания. Ничего не сказала и
не кивнула, а только откинула голову назад.
Через пару мгновений разгорячённое сильное тело мужчины нависло
над ней.
- Не бойтесь, - шептал он на ухо, - я аккуратно, больно не
будет!
Его плотный орган и правда очень осторожно стал пробивать себе
место в глубине её тела. И всё же больно было, но Лена безвозвратно
утонула в волнах страсти. Панкрат умело управлял и контролировал
эту стихию, словно объезжал дикого скакуна.
Прошло всего тридцать минут, но они наполнились необыкновенным
смыслом и силой. Страсть схлынула, уступив место тихому
наслаждению, в нём растворилось всё беспокойство и пережитое
напряжение последних недель.
Панкрат деловито подтянул её ноги к краю кровати, взял кувшин с
водой, подставил таз, и смывал следы своего вторжения, так же
заботливо, как чистил лошадей. Таз с водой прихватил с собой.
- Барыня, если что, я всегда рядом, - он поклонился.
Лена уже приходила в себя и твёрдо произнесла:
- Я хочу, чтобы никто не знал о том, что здесь произошло.
- Да что же особенного, ежели холоп утешил свою барыню? –
искренне удивился конюх. Для него, да и для всех остальных,
произошедшее было будничным и незатейливым, Лена и сама это
понимала, благодаря прочитанным дневникам Пушкина.
- Особенного ничего, - ответила она, - но я хочу быть уверена,
что мои люди умеют молчать.
Парень понятливо кивнул.
- Иди, я посплю. Коня пока распряги, я скажу когда будет
нужен?
Таймер отсчитывал последние секунды, а Лена, вместо того, чтобы
подняться с постели, откинулась на подушки и заснула.
А когда выспалась, всё же решила не пренебрегать конной
прогулкой.
Панкрат подвёл к ней лошадь, ничто в нём не напоминало об
утренних событиях, только в глазах поселилась грусть.
Всё ещё под впечатлением от прочитанных дневников, Лена невольно
вспомнила, что Пушкин писал про свою тёщу – «порядочная блядь,
злобная оттого, что, кроме конюхов на полотняном Заводе, её никто
ебать не хотел».