– Найдёшь, как только вернётесь
домой. Если хоть словом про него вспомнишь раньше – введу в доме
«сухой закон»!
Тем не менее, всё когда-либо
кончается, закончились и сборы, и проводы, я загрузился в уже
знакомый дачный поезд и отправился в дорогу – пока только в Минск.
Там я при помощи извозчика перебрался с вокзала на вокзал. Пусть
расстояние пешком было всего-то около версты, но тащить на себе
чемодан и сумку было просто-напросто непозволительно, не сочеталось
с костюмом и статусом, чтоб его.
Пристроил вещи в камеру хранения,
получил у усатого отставника, который ею заведовал, номерной жетон
и отправился погулять по городу. А то смешно сказать: столько раз
бывал в Минске, работаю в этом городе, а кроме дороги от госпиталя
до работы и от работы до вокзала нигде, считай, не был. Да, убил
день на посещение «присутствий», но перед этим гулять не стал,
решил – потом, а потом не было уже ни сил, ни настроения. Зато
сейчас есть и то, и другое: на часах ещё нет шести вечера, в вагон
надо попасть в половине десятого, не в ресторане же вокзальном
сидеть три с половиной часа!
От вокзала и площади перед ним
уходили четыре почти параллельные улицы и одна, справа, под углом к
ним. Как будто кто-то положил на город сверху большую ладонь левой
руки и пальцами продавил их. По крайней слева, Петербургской,
которая на месте великанского мизинца, идти не хотелось: на её
левой стороне было депо конки с конюшней и всеми сопутствующими
обстоятельствами: толкотнёй, запахом и прочим. Это всё рассмотрел
пока шёл вдоль путей через Бобруйский сквер, располагавшийся между
железной дорогой и одноимённой улицей. Далеко вправо от здания
вокзала уходить тоже не хотелось, потому пошёл по «безымянному
пальцу», причём, повинуясь своей ассоциации, название улицы на
табличках смотреть не стал, чтобы она и осталась для меня
безымянной.
По этой улочке я вышел к небольшому
скверу. Улица слева – «мизинчик» и улица справа – «средний палец»
тоже выходили сюда, становясь краями маленького парка. Правая
улица, изломавшись на перекрёстке за сквером, превращалась в так
разочаровавшую меня когда-то Магазинную. Туда не хочу. На
центральную Захарьевскую тоже не хочу – её я видел, особенно в этой
части. Значит, пойду посерёдке. Улица называлась Подгорной, хотя на
мой взгляд это имя было неточным: она шла словно по террасе
примерно на середине склона холма, уходившего вправо к причудливым
извивам Свислочи. Вдоль улицы стояли двух- и трёхэтажные каменные
дома, на первых этажах которых часто располагались небольшие
магазинчики или крошечные – на два-три стола – кофейни. В одной из
таких я, поддавшись овладевшему мной какому-то лёгкому и поэтичному
настроению, остановился выпить крохотную чашечку кофе с таким же
крошечным, на один-два укуса, творожным пирожным. Рассчитываясь, я
не удержался – мурлыкнул симпатичной официантке и, подмигнув,
оставил «на чай» серебряный рубль. Она хихикнула мне вслед, и,
когда я обернулся, подмигнула в ответ.