За домиками важно двигался паровоз. Видимо, там и есть та
железная дорога, при которой больница, раз она железнодорожная.
Паровоз тащил пять товарных вагонов соответствующего вида – я
посчитала. И уехал, а стук колёс затих.
- Батюшки, очнулась! Не успела в себя прийти, а уже на ногах!
Вам, барышня, кто подниматься разрешал?
Женщина лет тридцати, в длинном сером платье, белом переднике и
белой же косынке, вышла из соседней двери и увидела меня.
Всплеснула руками и унеслась по коридору с криком: «Василь
Васильич! Барышня очнулась! Идите скорее!»
Коридор заворачивал направо, и оттуда появился, видимо, тот
самый Василий Васильевич, здешний врач. Такой… как из кино. Или со
старой фотографии.
Белый халат поверх серого костюма, видно снизу брюки и сверху,
там, где пуговица расстёгнута, жилетку и ворот рубашки, и галстук.
И круглые очки. И прическа какая-то такая… сейчас таких не носят,
не подберу названия. Он осмотрел меня и вежливо сказал:
- Сударыня, извольте пройти в палату. Сейчас я возьму ваши
бумаги, и мы побеседуем.
Я вернулась в палату и села на кровать, стула не было. Врач
пришёл сразу же за мной, и стул он принёс с собой. Черный,
деревянный. Один он у них, что ли? В другой руке у врача были
какие-то бумаги.
- Ложитесь, сударыня, ложитесь. Нечего босыми ногами на полу
искать. Обуви у вас нет, вас доставили без неё, к сожалению.
Я посмотрела на него на всякий случай, но он только знай, кивал
– ложитесь, мол, уже. Такой спокойный и уверенный, лет тридцати
пяти, наверное. Я легла прямо поверх простыни и одеяла, расправила
рубаху.
- Руки вдоль тела, ладони кверху, глаза закрыть.
Я повиновалась с некоторым страхом – что он делать-то будет?
Никакого фонендоскопа при нём не было, и ничего другого, похожего,
не было тоже.
Судя по легкому шороху, бумаги он куда-то положил, а потом я… не
ощущала ничего. Нет, ощущала – лёгкое тепло, совсем чуть-чуть,
будто лампой какой на меня светят. Любопытство заставило приоткрыть
глаза – чуть-чуть – и тут же зажмуриться обратно, потому что там и
вправду был очень яркий белый свет. И кажется, он перемещался по
мне куда-то дальше, я снова приоткрыла глаза – и обомлела, потому
что свет исходил не из лампы и не из прибора, а из руки этого
самого Василия Васильевича. Из двух раскрытых ладоней, пальцы чуть
присобраны, пошевеливаются.