– Моряк, – говорил он, – должен быть выбрит до синевы и слегка оконьячен, а не наоборот – до синевы оконьячен и слегка выбрит. Ясно тебе, пиратская твоя душа?
По большим праздникам гремел за дверцей зеркального тяжелого шкафа в спальне медалями и, предвосхищая свое появление, напевал тихо военные песни. Войну вспоминал только поддатым. Слушая байки, пацаны сидели с раскрытыми ртами.
– Баб, – делился шепотом дед, сжимая большой загорелый кулак, – распускать нельзя. Что же получится, если дать им бить себя по сусалам? Ведьмы получатся. Вот ходит живой пример, – показывал он без злобы на бабушку Веру. – Одна оплошность – и обратно уже не превратится. Волшебной палочкой, всей в муке, утром эта крошечка настучит мне по затылку. Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки.
И он с размаху опрокидывал в себя стопарик.
Когда Глебу исполнилось пять, семья Бердышевых переехала на новую квартиру и мальчика вновь отправили в садик, с трудом выбив место через знакомых за вознаграждение. Приходилось ездить в толчее на трамвае сорок минут. Сначала на неполный день, потом на полный, потом и вовсе на круглосуточный. Это когда домой забирают только на выходные.
– Давай рассказывай свой стишок. – Воспитательница подтолкнула Глеба в центр актового зала. Со всех сторон на него смотрели дети. Кто-то хихикал, кто-то сидел понурый, ожидая своей невеселой участи – позориться. Глеб молчал и пальцами тер лоб.
– Ты забыл? Глеб выучил у нас стихотворение Самуила Яковлевича Маршака. Пожалуйста, Глеб. Мы тебя слушаем.
– Я – сраусенок молодой, заносчивый и гордый. – В зале раздался хохот. Он замолчал.
– Когда сержусь, я бью ногой. Мозолистой и твердой. Когда пугаюсь, я бегу, вытягиваю шею. А вот летать я не могу, и петь я, петья… петья не умею.
С этого дня его называли то Петья, то Сраусенок.
Он мечтал поиграть на металлофоне, но детям не разрешалось брать игрушки в актовом зале. Только когда фотографировались. Общаться со сверстниками ему было мало интересно. Когда за ним приходили, он сидел на стуле и качался, не качая самого стула, – воспитатели не разрешали расшатывать. Запретить самому качаться они никак не могли.
– Не качай стул! И сам не качайся! Слышишь ты меня?
– Я не качаю стул.
– Ты какой другим детям пример подаешь, а?
– Я не качаю стул.
– Нет, ты посмотри, я ему два слова – он мне пять! Я ему говорю, не качайся! Ты слышишь, что тебе говорят? Не-ка-чай-ся! Это значит, что сиди ровно.