– Скажи… – Зоя шмыгнула носом. – А он правда приехал?
– Машина стоит… – Андрюша помолчал, вздохнул и добавил: – Может, правда Серому сказать? А то вообще уже…
– Боже упаси, – торопливо перебила Зоя. – Он такое устроит, что… Боже тебя упаси! Поклянись, что не проболтаешься!
– Ладно, – неохотно согласился Андрюша. – Подожди здесь. Ребята, наверное, бабки разложили уже. Сейчас я сам твою долю принесу, не ходи туда.
– Спасибо, Андрюш. – Зоя опять шмыгнула носом и чертыхнулась сквозь зубы. – Ух ты, вот это синяк… Интересно, сколько нынче набросали. Мне послезавтра платить в трех местах… Ой, забыла! Я в бар зайду, у меня там целый пакет всякого добра набралось. От лысого Кеши на двести, от двух случайных старичков почти на полторы и от Толь Толича две коробки конфет. Представляешь?
– Нормально, – сказал Андрюша таким тоном, будто хотел утешить. – Все нормально, Зой, не бери в голову. Они что – последнее отдают? Все равно пропьют или в карты продуют. А тебе на дело… Ладно, я пошел, сейчас принесу…
– Плащ захвати, – чуть громче сказала Зоя. – Он в приемной, у Катьки в шкафу.
Андрюша что-то неразборчиво ответил издалека, Павел понял, что Зоя за дверью осталась одна, и, совершенно не представляя, зачем он это делает, шагнул к этой двери, взялся за ручку и почти уже потянул ее на себя, но тут услышал тихое яростное бормотанье Зои:
– Гады. Мерзавцы. Подонки. Пьянь подлая. Сволочь бессовестная.
Он замер, невольно улыбаясь ее по-детски сердитому тону и машинально отмечая, что выбор ругательств у нее, как ни странно, довольно ограниченный. При такой-то профессии могла бы, наверное, чему-нибудь и покрепче выучиться. Галина, например, всю жизнь в издательствах проторчала, а матюгалась, как пьяный сантехник.
– Гадость гадкая! – в последний раз донеслось из-за двери с выражением усталого отвращения.
Дверь резко распахнулась, едва не стукнув его по лбу – он едва успел отступить.
Зоя остановилась на пороге, растерянно глядя на Павла. И он глядел на нее – прямо в ее сердитые заплаканные глаза, обведенные серой тенью не до конца стертой расплывшейся косметики. Густо намазанные ресницы слиплись от недавних слез, а уголки ярко накрашенного рта были скорбно опущены – почти детское выражение горькой обиды. Одной рукой Зоя терла бедро над коленом, а другой – небрежно выдирала из прически красные растрепанные цветы.