В связи с этим правомочен вопрос о взглядах Александра Васильевича на государственное устройство России, на политическую систему, с которой ему, пожалуй, впервые довелось так близко соприкоснуться. В 1920 году он сам даст своим тогдашним настроениям характеристику на первый взгляд достаточно развернутую, но в сущности не очень информативную: «Думаю… что изменившаяся в 1906–1907 году политическая обстановка, в частности, существование Государственной думы, способствовали созданию благоприятной атмосферы для той работы по воссозданию флота и его боевой способности, о которой я в своих показаниях говорил ранее. В общем, лично я никаких политических выводов из неудач Японской войны не делал, но приветствовал создание таких учреждений, как Государственная дума, как способствовавших работе по созданию военного могущества страны. Неудачи японской войны и революция 1905 года не изменили моего отношения ни к монархии, к которой я относился как к существующему факту, не вдаваясь в отношение к ней по существу, и считал себя как военный обязанным выполнять принятую присягу, ни к существующей династии и царствовавшему императору Николаю II. Такое же отношение к монархии, к династии и к Николаю II сохранялось у меня и далее. История с Распутиным глубоко возмущала офицерскую среду и в частности меня, но общее отношение к монархии и династии оставалось и тогда прежнее, т. е. отношение офицера, верного присяге; так было до самой Февральской революции 1917 года; никакого участия в политическом движении какого-либо характера я по-прежнему не принимал».
Следует ли верить тому, что Колчак и вправду «приветствовал» образование Государственной Думы? Ведь первые два созыва ее были явно неспособными к конструктивной работе и играли в целом разрушительную и антигосударственную роль. Александру Васильевичу довелось сотрудничать с «Третьей Думой» – и именно эти впечатления он сохранил, отнеся их даже к «смутным» 1906–1907 годам. Однако и с этим опытом сотрудничества все не так очевидно, как может показаться. В ком-то из членов комиссии по обороне Колчак, должно быть, почувствовал искренний патриотизм, заботу о «создании военного могущества страны», неприятие бюрократического застоя и косности. Однако далеко не все думские деятели отличались элементарной компетентностью в вопросах, о которых брались судить, а это у Александра Васильевича – разносторонне эрудированного человека и, что бы ни говорили об его «неусидчивости», профессионала высокого класса – должно было вызывать неприязнь. Нельзя забыть и об уязвленности от «проигранного боя», которая для эмоционального Колчака также скорее всего имела немалое значение в его отношении как к отдельным депутатам (его оппонентам), так и к целым политическим течениям и группам. Поэтому, если с рациональной точки зрения Дума могла восприниматься им как союзник в борьбе против министерского ретроградства, то с точки зрения эмоциональной – симпатии Колчака к «российскому парламенту» выглядят весьма сомнительными.