Над нашей школой шефствовал завод «Калибр», оплативший, кстати, далеко не дешевые инструменты для оркестра, который, в свою очередь, не мог не стать обязательной нагрузочной частью всяких торжественных заводских мероприятий. Однажды мы выступали перед первым мая. И, как и следовало ожидать, получили порцию громких аплодисментов, вызванных отчасти умилением талантливыми советскими детьми, а отчасти радостью, что мы так быстро закончили. Мы, теперь уже никому не нужные музыканты, вместе с нашими инструментами потащились пешком обратно в школу, благо идти до нее по проспекту Мира, а это, как ты помнишь, центр Москвы, было минут пятнадцать. Но разве мы, лишенные присмотра взрослых, могли упустить такой случай и не сыграть на публику, но уже, так сказать, в неофициальной обстановке. (Поверь, Катя, я не пересказываю известную сцену из фильма «Веселые ребята».) А у нашего оркестра был свой «хит». Лучше всего мы играли революционный марш «Варшавянка». Помнишь? «Вихри враждебные веют над нами…». Но мало кто слышал, как этот совсем неплохой марш звучит, если его исполнять на манер похоронного. Это, надо сказать, нечто… И вот мы в эпоху развитого социализма, в центре Москвы, перед праздником первого мая грянули. И хорошо грянули. Как ты думаешь, Катя, что многочисленные прохожие сделали с кучкой одетых в общую для всех серую, как в приюте, школьную форму шкетов, которые, играя и фальшиво изображая скорбь, медленно шли по проспекту Мира? А ничего. Советские граждане союза нерушимого республик свободных, включая милиционеров, чуть ли не легли от смеха. А сыгранная похоронная «Варшавянка», в конце концов, надрывно закончилась плаксивым пассажем корнета, на котором хорошо играл солист Юра Дизенгольф, и последним опоздавшим ударом колотушки. Мы, можно сказать, оттянулись. День пропал не зря.
А вот ты, Катя, в этот период, что говорится, попалась. Я даже иногда думаю, что мама осталась сидеть дома не из-за литературы, та была только предлогом, а из-за тебя. Как иначе она могла выкроить время, чтобы поиздеваться над тобой? Теперь можно было не нанимать никаких нянек, чтобы жгли тебя кипятком. Для тебя, Катя, это был полный облом. Это же ужас. Ты вроде, ничего не подозревая, приходишь из садика, а позднее из школы домой, надеясь отдохнуть и поиграть в куколки, а тут на тебе – мама, а иногда и я. Приятно вспомнить, как мы с мамой предвкушали, когда же ты, наконец, придешь, чтобы начать тебя мучить. Я еще восхищался извращенным коварством наших родителей, которые не могли позволить, чтобы правда всплыла, и какие-нибудь органы опеки отняли у них такую забавную игрушку, как ты, и поэтому старались тебя и подкормить, и приодеть иногда даже в ущерб довольно скудному семейному бюджету. И это только для того, чтобы никому и в голову не могло прийти, какому психологическому и физическому насилию ты подвергаешься в семье. И поэтому в те годы ты, сестричка, была эдакой пышечкой с круглыми щечками, симпатичной, аккуратно, не хуже других, одетой девчушкой. Ну, кто бы мог подумать, какие страдания на самом деле выпали на твою долю.