– Сколько-же я здесь нахожусь, – с неожиданным испугом вспыхнула всё та-же мысль. – Зеркало! – он помнил, что такое зеркало, это ему понравилось гораздо больше, чем память о польском философе. – Надо оценить личность… Без страха и непредвзято, больше объективности, ибо это залог успеха всего предприятия.
Зеркало висело напротив, на дверце шкафчика умывальника, и он с опаской заглянул в него. Ему не понравилось костлявое лицо с торчащими скулами и ушами, с резко очерченной челюстью, почти чёрной щетиной, выглядящей прямо неприлично, лет… между тридцатью пятью и сорока пятью… Он походил на Александра Селькирка после второго месяца его эпопеи. Не зря он опасался посмотреть в лицо действительности, выглядело оно отвратительно.
– Неделя? Две? Две недели без сознания, это… того… возможен летальный исход. Хотя, человек ко всему привыкает… Питаться светом, воздухом, духом… А это что? Причина подобного дикого состояния? – на правой скуле, между виском и ухом, зияла длинная рана, как от удара чем-то (когтем? большим, изогнутым, чёрным…) … или обо что-то… и давно – рана была засохшая, с шелушащимися чешуйками крови. Он поискал глазами, следов на предметах не нашёл. Значит, всё-таки ударили (когтем! как в «Парке Юрского периода»). Или ударился где-то обо что-то, хотел смыть кровь с раны и… отключился. Возможный вариант.
Он оглядел себя, насколько позволяло зеркало. Худой, причёске лет двадцать, такая безобразная копна! Не по последней моде, случайно? Из расстёгнутого ворота клетчатой рубашки торчат ключицы, – следы недоедания. Но одет аккуратно: серые брюки, немнущиеся, нестарые. Обут в черные спортивные ботинки хорошей фирмы. Что-же здесь произошло?
Мозги вдруг обожгла идиотская мысль из когда-то где-то виденного фильма – его подставили! За дверью, в прихожей лежит длинноногий труп неземной красавицы, а по лестнице уже поднимаются бойцы невидимого фронта. И на кинжале следы его пальчиков…
Не было там никакого трупа, ни красавицы из высшего света, ни зализанного и занюханного дворецкого, ни дяди-миллиардера. И вообще в квартире отсутствовали следы какой-то жизни, всё было пусто, пыльно и… пусто. Гигантский встроенный шкаф в прихожке, прячущийся за зеркальными сдвижными створками, зиял пустотой, сломанным женским зонтиком, стоптанными тапками и старыми осенними сапогами, неплохими, но уже вышедшими в отставку. В спальне сиротски тосковала обширная кровать, застланная шёлковым бельём, скользким и противным на ощупь, похоже, дорогим, какое мужчина никогда использовать не будет. В прикроватной тумбочке коробка с плюшевым алым нутром и набором неплохой бижутерии. Оставленной – почему? Забытой в спешке отъезда?