Боль от потери родителей не отпускала до сих пор. Он скучал
по ним, очень сильно.
Кивком головы указывая на беседку, что стояла посередине
цветущего великолепия и утопала в дурманящем аромате, Джан повел гостью по
вымощенной дорожке. Преодолев три ступеньки, помог занять место за небольшим
столиком, на котором стояли серебряный кувшин, бокалы, в пару к нему, и блюдо с
фруктами.
- Это виноградный сок, - придерживая большим пальцем крышку,
Джан наполнял бокал Патриции, - урожай этого года, попробуйте. Ягода наполнена
теплом солнца и свежестью горных рек.
- Спасибо.
Она сделала глоток и, наслаждаясь вкусом, приподняла уголки
губ. Отщипнула крупную виноградину, грациозно встала и отошла к арочному
проёму, наблюдая за тем, как над бутонами роз кружат пчёлы:
- Муж рассказал мне о вашем споре, - лениво, словно только
что проснувшаяся кошка, она повернулась к хозяину дворца. – Признаться, я не
совсем понимаю ваши опасения. Проникновение одной культуры в другую — это как
взаимное обогащение, как слияние двух миров. Да и потом, - она окинула Джана
оценивающим, но в то же время насмешливым взглядом, - вам ли этого не знать? Вы
весьма европейский человек.
В этом она была права – эмир одевался свободно, с комфортом
для себя самого. Разве тёмные джинсы, модную белую футболку и свободный, ассиметричный
вязаный кардиган можно было назвать традиционной одеждой? Нет. На его шее болтались
несколько цепочек металлического цвета разной длины, и только одну украшала подвеска
в виде подковы; на запястьях плотно сидели браслеты и фенечки, а на пальцах рук
кольца и перстни, но не массивные, золотые, а серебренные, особенные,
сделанные на заказ и несомненно каждый из них был наделён своим символом. Длинные
густые темные волосы с рыжеватыми прядями, выгоревшими на солнце, были гладко зачёсаны
и перехвачены резинкой на затылке так, что свободные пряди спускались до самого
ворота футболки. Аккуратная борота, в которой пряталась редкая улыбка, очень
шла ему. Эмир производил впечатление человека общительного, доброжелательного и
располагающего к себе. Так казалось всем, кто плохо его знал. Потому что от
тяжелого взгляда из-под нависших бровей, и чёрных, как восточная ночь, глаз, не
могло укрыться ничего. Этот взгляд не просто читал собеседника, он
проникал в самую душу. Так же, как и обманчиво мягкий, тихий голос.