– Так ведь, Джин-то – питон! – догадливо воскликнул Эрудит Че, на что тут же получил оскорбительный ответ от Велги, не замедлившей объявить Эрудита тупицей, а затем последовал и подзатыльник от шнифтового, красноречиво закрутившего пальцем у виска.
Но всё это виделось Максу всё более и более смутно…
Получив в вену иглу из инсулинового шприца и прождав несколько секунд, Мах облился изнутри тёплым потоком безразличия и истомной неги. Образы сделались расплывчатыми; голоса доносились всё с большего и большего отдаления; а вскоре и вовсе – всё померкло пред глазами юноши.
Свет померк, но через какое-то время – несколько секунд – либо саму Вечность, проявился вновь, но пред очами Max’a предстала совсем иная панорама окружающего мира: сумрак подвального танцпола “Дилленджерз” клуба, сменился ночным сумраком открытого пространства, простирающегося в своей необъятной открытости до самого предела Бесконечности.
Макс воспринимал сию панораму, заполненную абсолютной пустотой, как парящий в невесомости космонавт, но посмотрев вниз, увидел, что ногами крепко стоит на круглом, ровном пятачке, на вершине, уходящего в головокружительную бездну, каменного столба.
И не успел ещё ужас осознания созерцаемого в сей миг добраться до нервных окончаний Макса сполна, как позади юноши, оглушающим набатом, расколол пространство на миллион осколков тишины, сложенный в песню, глас Велги: «Открылось небо в своём беспечье, и сама Бесконечность зовёт тебя вдаль, необъятная Бесконечность; но в сердце твоём поселилась печаль, с именем – человечность… Печалей печаль – какая то малость… но ваша печаль – только к телу жалость! Открылось небо в своем беспечье, такое видно прекрасно снизу, и чувства бросив человечьи, я в небо получаю визу!»
На одном лишь испуге, чудом не потеряв равновесия, Max развернулся на 180 градусов и предстал перед Велгой, видимой очень отчётливо, но одновременно находящейся в некоем тумане, от чего одежда на ней выглядела серебристым шлейфом, окутывающем тело от шеи до пят, словно мумию. Вместе с тем, лицо её выделялось контрастом и смотрелось более отчётливым, как будто сделавшись объемней. Глаза Дамы, и вовсе, сияли собственным светом, высвечивая, словно две автомобильные фары средь пустынной ночной дороги, контур крыльев бабочки, крыльев, наполненных равномерным розовым сиянием. Ступнями своими Велга держалась на таком же, что и Макс, узком, каменном пятачке, вершине, уходящего в необозримую даль бездны, узкого каменного столба.