Быть может, я и в самом деле безумен, если так легко, по-графомански, несусь по строчкам сейчас, здесь, в этой тюрьме, зная… нет, не зная, пусть то, что случится, случится с кем-то другим, с каким-то другим Виктором, который сейчас просто сидит на стуле, тупо уставившись в окно на острый кирпичный угол… Когда же они за тобой придут, Вик? Это невнятное писание – опять как мастурбация, да, как мастурбация, чтобы не сойти от ужаса с ума. Да нет, я уверен, что скоро все разъяснится и меня наконец выпустят…
Ну что же, продолжим дрочку. Все же я не совсем прав по отношению к отцу. Перед тем, как он привел эту Нинку в наш дом навсегда, он решил со мною выпить. Я помню, была уже ночь и я уже спал. Несколько лет после той истории с его рассеченной бровью он не позволял себе входить ко мне после двенадцати. В ту ночь он постучал и вошел с бутылкой водки, молча разлил в две рюмки и разрезал пополам лимон. Заспанный, я ничего не понимал.
– Завтра, – сказал тихо и как-то глухо он. – Завтра мы с Ниной расписываемся.
Это было, как удар грома.
– А как же я? – тихо спросил я.
– Что – ты? Ты как жил, так и будешь жить, и, – он помолчал, – я даже надеюсь, лучше. Нина будет нам готовить… стирать…
– Ты, что, из-за этого и женишься?
Он как-то потускнел. Мне показалось, что он вспомнил мать.
– Я хочу семьи, – сказал он, глядя в пол. – Я уже устал от всего этого, – он сделал неопределенный жест, но я понял, что он имел ввиду женщин. – Вдобавок Нина хорошо к тебе относится.
– Это, что же, самое важное?
Я усмехнулся. Мы давно не говорили с ним откровенно. А последнее время так только, формальничали – здравствуй, привет, как дела – но в глубине души мне было жаль, что расстояние между нами все увеличивается и увеличивается, а ведь он все же когда-то учил меня рисовать, читал стихи. Помню, ездили еще на море, с матерью, там он переносил меня на своих плечах, шагая по камням у самого края скалы, я видел в глубине водоросли и разноцветных рыб, мне было года три, но я это навсегда запомнил.
Он молчал.
– Мне казалось, что важнее то, что ты ее любишь, – наивно продолжал я, а скорее всего не так уж и наивно.
Он протянул мне мою рюмку.
– Или ты, что… ее не так уж и любишь? – спросил, снова не удержавшись, я, зорко вглядываясь в его лицо. Конечно, я больше заботился о самом себе. Я все еще надеялся, что и между нами не все еще потеряно.