Я ошибалась. Когда папа вернулся домой, он был совершенно другим. День отдыха превратился в неделю, потом в месяц. Казалось, никакой отдых ему не поможет. Мама сказала, что у папы мигрени. Он больше не хотел смотреть телевизор или ходить со мной на пруд. Он хотел лишь, чтобы его оставили в покое. Настроение у него постоянно менялось, и я никогда не знала, к какому папе вернусь из школы. Иногда он злился без всякой причины и колотил кулаками по стенам, а через секунду перебрасывал меня через плечо и начинал кружиться, как делал это до аварии. Но по большей части все и вся были ему совершенно безразличны.
Он не работал, а все время ходил по врачам. Нам говорили, что у него посттравматическое мозговое расстройство. Мама понимала это так, что врачи сами не знают, почему папа не восстановился после сотрясения мозга. Мне казалось, что он вовсе не болен, а просто ушел куда-то – я всегда этого боялась. А с нами осталось одно лишь его тело.
Впрочем, я перестала об этом думать, когда в конце апреля мама сказала, что мы возвращаемся в Бронкс – только мы с ней вдвоем, – чтобы заботиться о бабушке. У нее началась гангрена на ноге. Мама сказала мне, что нога гниет и мы должны регулярно ее чистить, чтобы ногу не отрезали.
Спустя много лет от тети Ли я узнала, что мамина история была правдива лишь отчасти. У бабушки действительно была гангрена, но ее болезнь совпала с очередным визитом социального работника. На этот раз он не был связан с несправедливым отношением к куклам. Соседка сообщила социальной службе о состоянии нашего дома.
У нас стало грязно, как никогда. Не заваленными мусором оставались лишь кровати, унитаз и ванна – а папа не хотел ничего делать и только спал. Поняв, что вычистить дом одной ей не удастся, мама решила уйти от отца. Она переехала к бабушке и записала меня в другую школу, чтобы меня у нее не отобрали.
6
В Бронксе меня встретили запахи старых домов, выцветшего дерева и ржавчины. Мне нравилось абсолютно все. Я не могла понять, почему родители сменили энергичную суету большого города на тихий Лонг-Айленд.
На стенах бабушкиной квартиры висели старые семейные фотографии: мой дед в младенчестве (меня страшно смешило, что он был одет в платьице) и портреты людей, которые умерли задолго до моего рождения. Фотографии эти были сделаны в странах, о которых я никогда не задумывалась. Больше всего мне нравились бабушкины свадебные фотографии. Бабушка всегда была настоящей красавицей: белоснежная кожа, густые черные волосы, всегда аккуратно уложенные над плечами, и круглое лицо, как у Белоснежки. Дед был высоким и сухощавым, а оливковая кожа и темные волосы делали его больше похожим на итальянца, чем на еврея. Дед со свадебных фотографий совсем не напоминал слепого, толстого, бледного старика, которого я знала.