– Думаешь, его бодяжат? Мед, я имею в виду, – задумчиво бросила вопрос в воздух девушка, сонно протирая глаза рукой.
Мальчик отвлекся от созерцания медового потока, легко покачал головой и без дальнейших размышлений вылил содержимое хрустального фиала в тарелку, наполненную нежной творожной массой. Затем он сосредоточенно стал перемешивать творог с медом.
– Нет, – наконец ответил он девушке. – Оман как-то рассказывал мне, что мед здесь всегда был импортный. Но местные почему-то упорно выдают его за свой, хотя для этого нет никакой веской причины.
Девушка, блаженно закрыв глаза, облизнула свою ложку с медом.
– Возможно, – задумчиво предположила она, – это все привычка?
Мальчик спокойно кивнул в ответ на эту мысль и с легкой улыбкой посмотрел на свою прекрасную собеседницу.
Ее длинные волнистые волосы немного спутались после наполовину бессонной ночи, и он знал, что она еще несколько часов после их скромного завтрака будет расчесывать свои пышные космы, прихорашиваться, приводить себя в порядок. Обычно она не обращала внимания на такие условности – в условиях походной жизни она стригла себя коротко, часто даже с помощью обычного ножа, а «прихорашивать» любила больше не себя, а свое многочисленное снаряжение, большая часть которого состояла из крайне острых частей. Ибо она, как и ее с виду крайне молодой спутник, знала, что выгодная позиция и тщательно подготовленная ловушка выигрывают не одну битву. Точнее говоря, битва в таких случаях даже не начинается – слышен лишь чудный шелест заботливо смазанных механизмов да ласкающий душу крик незадачливого врага. Тут мальчик очень сильно ей помог, ведь раньше она лишь утоляла жажду ярости, а теперь наслаждалась ею.
В этом и заключалась их общая философия – менять что-то, но по собственному вальяжному желанию. Они старались придерживаться собственных правил, потому что помнили те страшные времена, когда правил не было вовсе. Ту пустоту в душе не могла заполнить ни одна жизненная эмоция, потому что они сняли все душевные ограничения, потеряли ту основу, на которой можно было бы прочно стоять в этой жизни. Оставался лишь один выход, и, когда они встретили друг друга, они оба пришли именно к нему. Каждый поведал о своих мыслях, и они, наконец, поняли, в чем заключалась основная ирония – всю жизнь они провели в череде беспрестанных побед до тех пор, пока сама жизнь не перестала терять собственный смысл. И только тогда они осознали, что в попытках победить саму жизнь они раз за разом проигрывали сами себе, думая, что в конце их ожидает некий таинственный приз. Но загвоздка заключалась в том, что у жизни нельзя было выиграть, в нее можно было лишь… играть. А выигрывать необходимо было лишь у самих себя, ибо только один человек сможет выдать тебе приз после жизненной победы. И этот человек – это он сам. Немного эгоцентричная теория, но она на удивление работала.