Несколько следующих часов я провел в бесцельном движении между
павильонами со всякой всячиной. В отделе с одеждой, глядя на
манекены, разодетые в однотипные полиэстеровые майки и хитиновые
куртки, я ощутил какое-то тоскливое родство с этими безликими
застывшими фигурами.
На последнем этаже, сплошь состоящем из маленьких кафе, я
поглазел на посетителей кофейни «Шоколадка». Это заведение было
единственным, огороженным от остального пространства.
Трехмиллиметровое стекло надменно делило посетителей на
собирательного «меня» - небритого, обутого в старые ботинки,
пахнущего перегаром и железом монет, и на недосягаемых «их» -
носящих вещи из натуральных тканей, пользующихся парфюмом и
бесконтактной оплатой через микросхему в запястье. Как и в глубокой
древности, сахар снова стал удовольствием для высших каст - история
всегда повторяется. Для моего же класса доступен лишь аспартам.
Заходить на фуд-корт без талона, конечно, было ошибкой. Едва я
заметил прилавок с красно-оранжевым логотипом, состоящим из
кругляшки и двух косых палочек, как виски сдавила тупая боль, а
количество слюны, выделившейся в моём рту, было способно затопить
все нижние этажи. Ресторан быстрого питания под лаконичным
названием «Точка» манил меня, как торчка манит ложка горячего
дезоморфина. Я не знаю, что их повара пихают в свои блюда, но,
очевидно, это что-то способно вызвать страшную болезненную тягу. Я
зажмурился и стал жадно втягивать ноздрями запахи, представляя, как
бы я рвал зубами сырную лепёшку «Цезарь Ролла», жевал бы соевое
мясо в хрустящей панировке, как ломтик помидора жёг бы мне кислотой
обветренные губы, как скрипели бы о зубы листья салата и ломтики
твёрдого СЗМЖ-сыра.
Но сегодня я не смог бы позволить себе и самый дешёвый
чизбургер. Сделав над собой нечеловеческое усилие, я заставил себя
затаить дыхание и отвернуться. Я сделал шаг, ещё один, ускорился, а
после и вовсе побежал прочь, вниз по эскалатору, перепрыгивая через
ступеньки, навлекая на себя недовольство посетителей и лелея
малодушную надежду, что моя нога соскользнет, и я насмерть сверну
себе шею.
Однако, мне везёт, как утопленнику, и я, естественно, остался
жив. «Торгушка» брезгливо выплюнула меня на улицу, словно кошка,
отрыгивающая комок шерсти. Я был не нужен ей, но Город по-свойски,
как старый добродушный приятель, принял меня в свои дурно пахнущие
объятия.