вкус ненависти и боли.
Гнев вскидывается во мне.
Сапоги, ладони и коленные чашечки разъезжаются по грязи. Земля
удивительно быстро впитывала в себя кровь, становясь чем-то навроде
тающего пластилина, такая же мягкая, скользкая и мерзкая. Из-за
этого меня чутка ведет в сторону, сбивая прицел, но это уже не
особо важно. Штаны я вряд ли смогу оттереть - трава и комья влажной
земли въелись в них намертво. Цепляюсь за ногу, целую ногу, немного
выше голеностопного сустава. Бью штыком плеча в область бедра
второй нижней конечности. Пинающий меня ублюдок был в крайне
неустойчивом положении, намереваясь впечатать мне поддых еще
несколько раз, плюс, боль в голени, не дающая пользоваться
пиналкой-ходилкой на сто процентов. И мой бросок опрокидывает его
на спину. Хватаюсь за его плечо, подтягиваюсь выше, к его лицу. Он
дергается, барахтается и извивается. А я могу его лучше
рассмотреть, пусть на это особо и не хватает времени. Широкоплечий,
метр восемьдесят три навскидку, спортивный, правильные черты,
голубоглазый блондин. Наваливаюсь на мразь всем весом, но этого не
хватает - он сильнее и крупнее. Всаживаю заточку ему в бочину,
проворачиваю. Лезвие разрезает футболку на несколько размеров
больше, с логотипом неизвестной мне рок-группы, кожу, мышечные
волокна, плевральную оболочку и набрасывается на левую почку,
немного цепляясь за поджелудочную железу и двенадцатиперстную
кишку. Уебка корежит от боли.
Локоть упирается ему в грудь, вдавливает кожу и мускулы в ребра.
Ногтевые пластины левой ладони, скрюченной в подобии лапы хищной
птицы, скребут по боку его черепной коробки. Кусочки кожи, капли
крови и волосы забиваются под ногти, присовокупливаясь к уже
привычным черно-бурым ореолам грязи. Утопляю большой палец в
глазнице, ухмылка тянется к ушам, у меня руки дрожат отчего
случайно царапнул его по брови. Ноготь прокалывает глазное яблоко,
нарушает целостность склизко-упругой белесой сферы. Фаланга,
завернутая в кожу, вминает слизнеподобное месиво в кости глазного
дна.
Воткнуть кинжал на сантиметр выше ключицы. Вытащить с оттягом,
расширяя рану. Безумный блеск уцелевшего глаза. Его вопль
захлебывается сдавленным бульканьем, когда "ешка" беспрепятственно
входит в его сонную артерию, в кадык, в гортань, в трахею и в
аорту. Дико улыбающийся я кромсал его шею под переплетающийся хохот
гнева и безумия. Даже голоса позволили себе негромко хихикать под
руку.