То, что на всем белом свете нет человека, к которому я могу обратиться, стало еще одним сильным ударом, который лишь сильнее усугубил мои мучения. Я лежал на кушетке и выл от отчаяния. Я дошел до той самой последней точки, за которой не было больше абсолютно ничего.
Не могу сказать точно, сколько времени я пребывал в таком состоянии. Вой переходил в плач, плач – в прострацию; мои ощущения внезапно притупились, как лезвия ножа после долгой работы, но одновременно во мне родилось странное чувство; я чувствовал, что ничего не чувствую, что как бы уже и не существую. Меня вдруг охватил леденящий страх, так как вдруг ко мне пришла мысль, что не заметно для себя я перешел грань, отделяющую жизнь от смерти.
Дабы стряхнуть с себя оцепенение, я рывком вскочил с кушетки и несколько раз прошелся по комнате. Меня не покидало ощущение, что мою измученную голову совсем недавно посетила какая-то важная мысль. Но несмотря на мои старания, я никак не мог поймать эту бабочку в свой сочок. Но я чувствовал ее присутствие, она находилось где-то рядом, спрятанная под спудом огромного количества ненужных впечатлений. Я пытался разбирать эти завалы, но они возникали снова и снова.
Я попробовал отвлечься, думать о чем постороннем в надежде, что это поможет отыскать пропажу. И, как ни странно, не ошибся в своих предположениях.
Примерно полгода назад в издательство, где я работаю редактором отдела современной прозы, пришла по почте рукопись. В силу своих профессиональных обязанностей я вынужден читать массу подобных творений. Не случайно, что мои занятия привели меня к стойкому убеждению, что графоманский поток – самый мощный из всех природных и искусственных извержений на нашей планете. Но это произведение выбивалось из общей массы не столько даже своими художественными достоинствами, которых было не так уж и много, – автор даже не владел литературным стилем, сколько непривычным сюжетом. В романе описывался лагерь, где жили люди, утратившие смысл жизни.
Я уже плохо помнил основные коллизии романа, так как из-за многочисленных повторов читать его было весьма утомительным занятием. Я помнил, что испытывал раздражение от многих авторских оборотов и топорных сюжетных ходов. И потому не рекомендовал произведение к изданию. И все же, в отличии от многих других творений человеческого гения, это произведение оставило у меня какой-то непонятный осадок. От него веяло космическим холодом, оно открывало дверь в мир такого жуткого отчаяния, что не хотелось ничего даже слышать об этом. Тогда мне и в голову не могло прийти, что пройдет не так уж много времени, как я окажусь в точно такой же ситуации, как и выведенные на страницах рукописи герои.