Она первая назвала свое имя.
– Микифор, Софронов сын, – представился девушке молодой инок, тоже присев на соседнее ложе.
– Давно здесь кукуешь? – Матрена обвела рукой тесное помещение. – Не скучно одному-то?
– Третий день сижу здесь, – ответил Микифор, слегка прокашлявшись. Он заметно волновался. – Скука, конечно, смертная, а что поделаешь? В оконце ведь не выпорхнешь.
– А я в порубе уже седьмой день мыкаюсь, – поведала Матрена. – Меня вместе с челядинцами бояр Щербатых пригнали сюда на дознание. Побывала сегодня в пыточном застенке, повисела вниз головой, насмотрелась кровавых пыток… До сих пор голова кружится и ноги ватные. – Матрена изобразила грустный вздох, придав своему лицу страдальческое выражение.
– В чем провинились бояре Щербатые? – поинтересовался Микифор, не спуская глаз с Матрены.
– Говорят, бояре Щербатые составили заговор против великого князя, – понизив голос, сообщила Матрена. – Будто бы они сговаривались с литовцами извести великого князя ядом. Федота Щербатого княжеские люди убили, а сыновья его успели бежать к литовцам. Я-то в этом злодеянии не замешана, но поскольку была в наложницах у старшего сына боярина Щербатого, то и меня будут стричь под общую гребенку.
У Матрены вырвался невольный печальный вздох.
– Сочувствую твоей беде, – участливо промолвил Микифор.
– Тебя-то здесь за какую вину держат? – Матрена подсела вплотную к Микифору.
– За правду меня в темницу упекли, – с неким вызовом в голосе ответил Микифор. – Приехал я из Ростова в Москву, чтобы составлять летописный свод о деяниях московских князей. Однако великому князю не понравилось, что я не замалчиваю его недостойные делишки, а излагаю в летописи всю доподлинную истину. Вот княжеский гнев на меня и обрушился!
– Ты что же, милок, самому великому князю дорогу перешел?! – изумленно вымолвила Матрена. Ее большие блестящие очи от удивления стали и вовсе огромными. – Ну и дела!.. А ты, Микеша, не робкого десятка, как я погляжу! – Матрена с восхищением потрепала юношу по волосам.
Микифор от сильнейшего смущения на несколько мгновений лишился дара речи. Чувствуя левым боком теплое мягкое плечо черноволосой красавицы и ее крепкое округлое бедро, Микифор вдруг вспотел, хотя в темнице было довольно прохладно. К тому же Микешей его до сих пор никто не называл, ну разве что мать в его детские годы.