— Быстрее умру, - говорит свое коронное и демонстративно прячет все обратно. – Лучше бы подумала о том, что я уже и так одной ногой в могиле и хочу увидеть внуков до того, как меня закопают.
— Я работаю, мам. Чтобы, когда буду готова к семье и детям, мне было чем их кормить, во что одевать и за что поднять на ноги.
— Дал бог день – даст и пищу.
Проще кивнуть и сделать вид, что я услышала и поняла, чем в который раз устраивать танцы на граблях. Осталось как-то смириться с тем, что в ее глазах я все равно буду неудачницей, неприкаянной и оторванным ломтем у обочины, даже если построю карьеру, буду хорошо зарабатывать и буду сама себе «папиком».
Я – ничто, потому что мне двадцать пять, а я не замужем, без детей и без непосильной ипотеки.
Я – неудачница, та самая несчастная десятая девчонка на танцах, для которой не хватило мужика. И не важно, что ей этот мужик даром не сдался, и на танцы она идти не хотела.
— Мама, пожалуйста, бросай курить или я устрою тебе каникулы в кардиодиспансере.
— Ты нарочно игнорируешь мои слова?
Заканчиваю выкладывать таблетки в ячейки, прячу остатки в аптечку и убираю все это на дальний край стола.
— Я пожалуюсь на тебя Виктору Степановичу, мам, если ты и дальше будешь игнорировать его рекомендации и назначения.
Хотя бы это приводит ее в чувства, потому что на своего симпатичного лечащего врача, овдовевшего семь лет назад, у матери свои виды, и, по крайней мере, на угрозу упасть в его глазах она реагирует, в отличие от моих просьб намеренно не сокращать себе жизнь.
Она, наконец, набирает воду в чайник и достает чашки.
Мы кое-как даже поддерживаем разговор: мать рассказывает о своих вечно скандалящих соседях справа, о постоянно воющей собаке соседей сверху, о том, что дворничиха плохо посыпает дорожки. В общем, как обычно. Нахваливает только чужих внуков и детей, которые устроили личную жизнь, сопровождая каждую «счастливую историю» фотографиями в «Одноклассниках» своих подруг. И не упускает случая пожаловаться, что ей-то как раз похвалиться и нечем.
— Как у тебя с работой? – наконец, интересуется моими делами. Но стоит мне открыть рот, задает следующий вопрос: - Как поживает… твой отец?
В тот день, когда она от начала и до конца выслушает, как я живу, солнце упадет на землю.
— У папы все хорошо. – Это единственное, что ей можно сказать, чтобы не напороться на бесконечный поток обвинений в том, что ее жертву, длинною в заглубленную молодость, не оценили.