Она смотрела на меня. Я обратил внимание на веснушки на ее переносице.
– Ему было одиннадцать лет, – добавил я.
– И ваша жена умерла вскоре после этого?
Ее вопрос поразил меня. Я ждал от нее какой-нибудь бессмысленной банальности, выражения сочувствия.
– Нет, – произнес я, помолчав. – Она прожила еще шесть лет.
– И вы больше ни разу не играли в шахматы. Почему? Она сердилась на вас? Винила вас в смерти сына?
Ее прямолинейность испугала меня, и я ответил неловко:
– Отчасти это и правда была моя вина. Напрасно я повез их обоих в Ирландию, но я думал, что перемена пойдет на пользу Элеоноре, да и Луис рос и хотел увидеть имение, которое когда-нибудь будет принадлежать ему.
– Тогда почему же она винила вас?
– Здоровье у нее уже было подорвано, а потрясение от его смерти… совсем выбило из колеи. Когда мы из Ирландии вернулись в Уорикшир, она никого не хотела видеть и вообще редко выходила из дому.
– Стала затворницей, вы хотите сказать?
– Да. С ней произошел нервный срыв, – конечно, еще одна причина нашего отчуждения, но… – У меня закрались сомнения в трезвости собственного рассудка. Я никому никогда не говорил о нашем отчуждении прежде. Видимо, сочетание жары и потрясения повлияло на меня серьезнее, чем я думал.
– И сколько лет прошло, прежде чем вы вернулись в Кашельмару?
И опять меня поразило отсутствие сочувственных банальностей.
– Четыре года. – Я оглядел комнату: у одной стены стояла китайская ширма, а на лакированном столике – ваза китайского фарфора. – Четыре года, – повторил я недоуменным голосом, словно все еще сам не мог принять чудовищность содеянного мною. – Годы голода. Я отвернулся от Кашельмары на четыре года, а когда приехал туда снова, то обнаружил, что мои земли погибли, мои оставшиеся в живых арендаторы превратились чуть ли не в животных, а вся долина выглядела не лучше, чем огромное кладбище.
Она ничего не сказала на это, но я почти забыл о ней. В ту минуту я видел трупы, лежащие на обочине, невспаханные поля и запах смерти вокруг разрушенных домов Клонарина. Помню, как зашел в церковь в поисках священника и обнаружил, что все подсвечники исчезли.
– Я вел себя не лучше, чем худшие из землевладельцев, не живущих на своей земле, – пробормотал я. – Сотни людей, о которых я должен был бы позаботиться, умерли от голода и болезней.