Так вот…В пять лет…
– Бобби!– Мать плюхнула на стол, прямо под нос, деревянную
тарелку со скоромной порцией каши, выдернув меня из
воспоминаний.
– Горох, что ли… Блевать тянет от гороха…Сколько можно? Утром –
горох…Вечером – горох…Я скоро буду кудахтать, как курица.
–Курицы не едят горох. –
Мать сложила руки на груди, замерев рядом со мной.
– Возможно... Не знаю.
Никогда не видел настоящих куриц...
– Бобби, ешь. Ты опоздаешь.
– Просил же, не называть меня так… – Я отвернулся к окну,
наблюдая, как за стеклом серые унылые капли падают из серого
унылого неба на наш серый унылый город. И это, если что, только
самое начало осени.
– Какая же срань…
– Бобби! Запрещаю выражаться подобным образом! – Мать шлёпнула
ладонью по столу.
– Запрещаю называть меня Бобби. Я – Борис. Лучше это козлиное
имя, которое ты мне придумала, чем твоё ублюдское Бобби.
Я отодвинул тарелку в сторону, взял рюкзак, в котором лежали
старый планшет с трещиной на стекле, подраный заяц Пашка с одним
глазом и сверток. В свертке был завтрак. Мать так назвала это
убожество. На самом деле – кусок генномодифицированной колбасы,
прилипший к куску генномодифицированного хлеба. Покупать настоящие
продукты – непозволительная роскошь. Мы столько не зарабатываем.
Выйду на остановку и перед тем, как сесть в школьный автобус,
выброшу это дерьмо в мусорку.
– Бобби…
Я резко поднялся из-за стола, отодвинув со скрежетом табуретку,
и пошел к двери, не оглядываясь. Рюкзак тащил в руке, за одну
лямку, прямо по полу.
– Борис! – Исправилась мать.
Ну, хорошо… теперь, пожалуй, можно остановиться. Я обернулся.
Она замерла возле кухонного стола, который одной половиной
находился в кухне, а второй – уже в гостиной. Вот такой у нас
“огромный” дом.
Выглядела мать совершенно несчастной. Уставшее лицо в морщинах,
понуро опущенные плечи, во взгляде – тоска и безнадёга.
– Я тебя люблю. – Сказала она, хотя явно думала совсем о
другом.
Наверное, снова собиралась поговорить о ситуации в школе. О моих
одноклассниках. О моих мудаках-одноклассниках…Кстати, слово
“мудаки” матери не понравилось бы тоже.
Я молча открыл дверь и вышел на улицу.
Говорят, переходный возраст, пубертат и вся эта чушь – хреновое
дело. Мол, подростки не могут найти общего языка с родителями.
Ругаются с учителями. Бьют физиономии друг другу. Ну…тогда вся моя
жизнь, все мои четырнадцать лет – один сплошной переходный
возраст…