– Если тут весной так холодно,
что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. –
И дров не дали очаг затеплить...
– Зимой-то, поди, дадут, –
отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей
жаром печи.
– Всё! Надоело зябнуть! –
Лесана вскочила, приплясывая на студеном полу. – Давайте лавки
сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмемся, тремя одеялами накроемся,
можно еще сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И
вы как хотите, а я портки вздену. Эдак все себе застудишь. Мы ж
сюда за наукой, а не за хворями приехали. Ну, давайте!
– Лесана... – робко попыталась
вразумить девушку подруга, – стыдно это!
– Наш стыд, видать, на себя
крефф Нэд взял, раз сказал, что нет отныне меж нами
различий.
Айлиша нерешительно мялась на
своей лавке, однако под уверенным натиском сдалась, стала
натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А через несколько
мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники
сдвинули убогие ложа, потеснее прижались друг к другу под тонкими
одеялами и, наконец, согревшись, задремали. Сквозь зыбкий полусон
Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка –
теплая, сонная... Казалось, они одни в полумраке Цитадели и над их
ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он
заснул.
Уже глубоко за полночь в тёмный
покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся
глазам зрелище и один из вошедших хмыкнул.
– Как думаешь, выйдет из них
толк? – нарушил тишину негромкий голос Майрико.
– Не знаю, какой там будет
толк, и будет ли, но им хватило ума наплевать на порядки и сделать
всё, чтобы не застыть. Гляди, – её спутник небрежно поднял уголок
одеяла, – что нашли в сундуках, то и напялили. Фебр, стервец, забыл
им дров выдать.
Собеседница
усмехнулась.
– Что ж, поглядим, как дальше
сложится.
Затворив дверь покойчика,
Майрико и Клесх направились на верхние ярусы
Цитадели.
Они шли в молчании, думая
каждый о своем и не слыша призрачного эха шагов, витающего под
высокими темными сводами. О чем они думали? О тех далеких днях,
когда сами очутились в стенах каменной твердыни – испуганные и
жалкие? Вряд ли они помнили их. Ведь от полудикого мальчишки,
выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села
не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имен. Былое
подернулось дымкой. Стало чужим. Ненастоящим.