Песий выкормыш задумался. Да, в
положенное время мать всегда отправляла его к обережнику, но
родительских денег было невыносимо жалко. Потому, рассудив, что,
раз ночью он по улицам не шастает, а отец, едва подходит срок,
вызывает колдуна обновлять охранительные резы на доме, значит
бояться Ходящих нет никакого смысла. Поэтому парень с чистой
совестью тратил деньги то на меру сушёных ягод, то на мешочек
орешков. Когда же крефф при всём честном народе объявил, что в сыне
пекаря спит Дар, Тамир растерялся, да и вовсе позабыл про негодящий
оберег.
И вот теперь все эти мысли одна за
другой проносились в голове послушника. Донатос же, приняв
замешательство ученика за упрямство, рассвирепел:
– Хватит сопли жевать! Пошёл вон
отсюда. Чтобы через полоборота переоделся и у мертвецкой стоял.
Опоздаешь – на всю ночь там закрою. Даже не надейся травки
перебирать. Тебе вторая родня – покойники, поэтому
привыкай.
И крефф так сверкнул глазами, что
пришлось послушнику разворачиваться и на негнущихся ногах идти
выполнять приказание.
* * *
Мыльня была пуста, когда туда
ввалилась потная, грязная и разъярённая, словно ходящий в ночи,
Лесана. Она яростно сдёргивала с себя одежду, скрипя зубами,
задыхаясь от злых слёз. Стянула вонючую, липнущую к телу рубаху,
скинула штаны и принялась яростно развивать «сбрую». Так девушка
называла про себя полоску узкой ткани, которой обматывала грудь,
чтобы плотно притянуть ее к телу – два оборота вокруг туловища, два
крест-накрест через плечи.
Как назло мокрая от пота тряпка
пристала к коже, Лесана злилась, стаскивая её, царапая себя до
крови. Она ненавидела «сбрую», но выбирать не приходилось – без неё
занятия с наставником и тремя парнями-одногодками превращались в
мучение.
Клесх не делал скидки на то, что его
ученица – девка. Прыгать, скакать, махать деревянным ученическим
мечом, стрелять из лука ей приходилось наравне с ребятами, которые,
даже несмотря на усталость, любили поржать над неуклюжей
послушницей, а пуще того – потаращиться на девичью грудь, прыгающую
под просторной рубахой. Однако Лесана придумала, как не доставлять
им лишней радости – теперь под одеждой она казалась плоской, словно
парень.
Насмешливых взглядов стало меньше, но
никогда прежде девушка не чувствовала себя такой... униженной.
Сперва не могла понять – почему? Потом додумалась – прежде ей не
приходилось скрывать свое естество, считая его чем-то ущербным, не
приходилось притворяться кем-то другим. И кем? Стыдно сказать –
мужиком!