Включая компьютер и распахивая окно в иной мир, создавала запасной, пожарный выход, рисовала дверь на глухой стене ежедневности. Но дверь эта, как уэллсовская, грозила увести в мир иной – опасный. Впрочем, виртуальность – по сравнению с реальностью – шалость. Реальность наступала, скажем, в виде все той же начальницы. Вспоминая о подчиненных, та неожиданно врывалась в личное пространство, требовала действий, отчетов, следила за передвижениями, пристально всматриваясь в лица. Словно пытаясь прочесть мысли, заглядывая через плечо в монитор. Дышала в затылок.
L страдала. Желая славы, узнаваемости, причастности, успеха, жаждала принадлежности: своею стать среди избранных. Принадлежности к некой группе людей, ею же самой избранной, надуманной. Искала общения, интересных знакомств, разговоров, связей. Жаждала любви, себе же в этом не признаваясь. Казалось, жизнь вполне удалась: муж, сын, дом, работа. Но каждый шаг давался с трудом, натужно, нарочито. Переполненная эмоциями, воспоминаниями, она представлялась себе дубовой бочкой, перетянутой проржавевшими ободами. С перебродившим кисловатым вином воспоминаний, желаний – внутри.
Главным сюжетом ее текстов стала история собственной жизни. Душевные переживания, переработанные в текст, заключенные в папку под названием «Writing», водружали на пьедестал, возвышали над окружающими. Ставили в выигрышное положение. Рассказать историю жизни – не прожить, но описать – основное стремление и сверхзадача. Сколько было таких, ей подобных? Форма подачи представлялась вторичной.
«Есть два типа реалистов, – писал Фрост. – Одни, вместе со своей картофелиной, предлагают вам хорошую порцию земли, наглядно показывая, насколько она реальна. Другие вполне довольны картофелиной, очищенной от грязи. Я предпочитаю второй вид реализма».[12]
Дитя питерских подъездов, арок, проспектов, кариатид, наследница поклонников андеграундной поэзии, Люба не верила в реализм. Дитя города, победившего своей нереальностью пространство финских фьордов, возвысившегося над балтийским свинцовым горизонтом. Отравленная питерским романтизмом, рассматривала жизнь через условную призму искусства и ностальгии. Искусство научило ее не верить, но тщетно жаждать. Тщетно стремиться познать свое частное существование – в надежде приобщить его к чему-то общему. Страдала от своей отдельности, отделенности, но надеялась поднести человечеству плоды своего личного одиночества. Путем познания, путем искусства.