Я рассержен – впрочем, я не знаю, точно ли тут уместно говорить о сердитости – на себя, поскольку я могу лишь подпитывать упорством свою немилость. Этого мало!
Я воздействую на него всеми способами: один из таких способов – это не притеснение, а осведомленность о его бессилии препятствовать неотвратимости моей немилости. Есть я, есть моя немилость – и есть человек.
Я тут между делом размышлял над всем происходящим и пришел к такому выводу.
А почему я не даю ему возможности встретиться со мной, и из-за чего он сам не дает мне шанс придумать, как его простить? Он хочет, чтобы моя немилость к нему не кончалась, я же хочу, чтобы он знал, что она над ним будет господствовать до тех пор, пока я сам не пойму, что это мне не так уж и важно. То есть прощу?
Очевидно, этот человек проверяет пределы напора и неизменность моей немилости, я же проверяю, как долго он будет пугать ею себя.
Не так часто люди впадают в немилость ко мне. И не так часто я удостаиваю их чести испытывать, как долго они могут пребывать у меня в немилости, обычно все как-то сразу признают мой авторитет и то, что эта кара слишком велика.
Я знаю, что человек, который впал ко мне в немилость, ищет укрытие от меня; мне ведомо, в каком направлении он убегает от моей воли; и мне прекрасно известно, что у него нет помощников среди вещей этого мира.
Моя память припорошена осколками воспоминаний о том, как он впал в мою немилость, как осколками разноцветных стекол. Впрочем, я даже не сумею объяснить, до того ли его поступки серьезны и оскорбительны, чтобы я продолжал не забывать о немилости к нему. Я не отвечу сразу на вопрос: сколько в его деяниях было целеустремленности, силы и энергии, чтобы моя ополченность против него не содержала в самой себе будущего мгновения начала своего затухания.
Только непрекращающаяся жажда ежесекундного примирения со своей участью и всё новые и новые – бесконечная очередность одного и того же – попытки хоть как-нибудь выпасть из границ моего внимания. Моя немилость дотянется до своей цели и через любые его ответные действия, и через хитрость его идей и обман тех, среди кого ему позволено будет стать невидимкой для моей сообразительности.
Я готов не оставить и намека от своей немилости.
В моих силах на это пойти, если он перестанет усердствовать в противопоставлении попыток спасения моей немилости – а это то, как он противопоставляет себя мне и всё, на что он может рассчитывать.