Как-то подсунула Наталья книгу о самосожжениях староверов. Уму непостижимо! Сегодняшним днем судить – так не настолько уж и глубоким было внешнее различие между новой и старой верой… Казалось бы, какая разница: двумя ли, тремя перстами креститься, шесть или восемь иметь концов у креста, так или иначе читать молитву. Суть-то одна – вера в Создателя да любовь. Так откуда же столько ненависти? Борьба идей, самолюбий, принципов, своеволий. И как это всё знакомо… Нисколько не сомневалась в том, что, родись она в ту пору, сгорела бы вместе с раскольниками, потому как никогда не терпела над собой никакого насилия. В детстве, бывало, посмеет кто из мальчишек за косу дёрнуть – во что бы то ни стало догонит, вцепится в волосы обидчику как клещ и так отвалтузит… Характер ещё тот. Да и было в кого. У матери с отцом чуть не всякий день скандалы. Тоже каждый свою правду доказывал. Всего в детстве с сестрой насмотрелись. Отец только печкой мать не бил. На улицу в тридцатиградусный мороз в одной ночной рубашке выгонял. А то ещё ружьём охотничьим целиться начнёт… И мать не отступит: плюёт ему прямо в лицо и вся аж трясётся от гнева. А они с сестрой, прижавшись к матери с двух сторон, зажимают ей ручонками рот, умоляя: «Молчи, мамочка! Убьёт он тебя!» Только где там… Хоть живьём её на куски режь, последнее слово за ней будет. А когда они с сестрой побольше стали, редко когда отец на мать кулаки поднимал. И особенно после одного случая. Ей было тогда лет двенадцать. Сцепились родители в драке, как кошка с собакой, – не разнять. У матери от ударов железных кулаков глаз синевой заплыл, у отца от её ногтей все лицо в крови. Не помня себя, схватила она раскалённую электроплитку, сооружённую отцом из алюминиевой собачьей миски со спиралью внутри, и давай ею всё в комнате крушить: «Вот вам! Вот вам!» Мать с отцом быстро унялись. Таращатся на неё испуганно, а подойти боятся. Треснули в серванте зеркала, рассыпалась на черепки любимая мамина керамическая посуда, с грохотом слетела со стола стеклянная ваза с цветами… И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не задымилась кружевная скатерть. Кинулась Люба из дома в поле, забилась под скирду свежескошенного сена и дала волю слезам. Слышала, как истошно рыдала мать, как метался по полю отец. Кричал, звал её. Не отозвалась, не вышла из укрытия до самого утра…