Впрочем, Ли-Ли не стала вдаваться в подробности его путаных объяснений. Она просто подчинилась странной прихоти и даже, как казалось ему, получала от этого некое дополнительное наслаждение. Во всяком случае, когда он выходил из душа, она уже лежала на широкой постели каждый раз в новой рубашке, которую приносила из дома, и за долгое время их встреч перед ним прошла целая череда этих одеяний – разноцветных, однотонных, в крапинку или цветочек, с оборками или без них, разных на ощупь, но всегда несущих тончайший аромат, похожий на запах горного тюльпана, которым на рассвете был пропитан воздух Галилеи.
Бывали, правда, минуты, когда она достаточно тактично, но все же пыталась посмеяться над странным условием их близости, и тогда ему мучительно хотелось рассказать о первом опыте познания женщины, но он гнал от себя это желание, потому что рассказ получился бы во много раз необычнее, чем эта невинная, по сути, его прихоть.
Да и как он мог поведать ей обо всем, что произошло почти две тысячи лет тому назад близ города Самария в конце месяца тишри, сразу по окончании праздника Кущей.
Они с товарищами подрядились тогда соорудить пристройку к дому финикийского купца, который поставил им жесткое условие, чтобы до начала сбора маслин все строительные работы были завершены. Впрочем, ему и самому не хотелось задерживаться здесь надолго. До семьи их дошли слухи о том, что Иисус собирается вернуться в Назарет, и мать, стоя на коленях, умоляла его переговорить с братом, попытаться, может быть в последний раз, образумить несчастного.
Не тратя попусту время, они сразу по прибытии в Самарию приступили к работе и в тот же день вырыли в земле около дома купца большую яму. На следующее утро яму заполнили водой, а потом забросали сверху рубленой соломой, осколками специально собранных ракушек и приготовленным здесь же древесным углем. Он любил момент, когда полученная смесь, после того как ее несколько часов топтали ногами, превращалась в пластичную массу, из которой при помощи деревянных форм лепили кирпичи. Все это напоминало ему некую детскую забаву, которая теперь во взрослой жизни становилась серьезным ремеслом, но от этого не теряла своей веселой сути.
Когда кирпичи выставили сушить на солнце, он зашел в дом финикийца, чтобы получить причитающуюся им в этот день пищу. В доме не было никого, кроме жены хозяина, которая, согнувшись в три погибели, протирала влажной тряпкой стоящие вдоль стен сосуды с вином и оливковым маслом. Он хорошо помнил, как, оторвавшись от своего занятия, финикиянка оценивающе, словно некую вещь, осмотрела его с головы до ног, потом подошла совсем близко, так, что он услышал ее дыхание и, уже догадываясь о том, что должно было произойти, ощутил, к своему стыду, что ноги его стали ватными, а во всем теле разлилась безразличная ко всему пустота.