Мрачный, серый рассвет, к которому нельзя привыкнуть, как к
удушливому дыму, рыхлил и растворял темень за окном. Фаза смотрел
на вырисовывающиеся из мрака застылые деревья, на никлую сухую
траву, на гнилые, накренившиеся столбы с оборванными проводами и
думал: «Какая же она безрадостная, какая-то зомбированная,
полуживая, гниющая туша, а по ней будто опарыши ползает сброд
разномастный и мы с ними. Разбогатеть хотим. Да здесь на один
артефакт с десяток душ загубленных приходится и столько же
искалеченных. Не стоит она того. Надо валить отсель». Произнес он
это в мыслях, заглянул в себя и понял, что никуда не денется. Чем
займется? Что делать умеет? Научится? Семью заведет, детей родит?
Поздно. Сросся он с ней. Поел ее тухлого мясца, подсел и ничего
менять не хочет. Испугался, когда Нагибауэр дембелем пригрозил, аж
пот прошиб.
«Ведь никто меня здесь не держит, - снова он вернулся к печке. -
Получается, стал ее зверем, выродком, так сказать, хищным и
смертельно опасным. А звери с нормальными людьми не живут. Как ушки
серые с хвостом не прижимай, не потерпит меня закордонное кроличье
царство. В клетку посадят, либо в психушку. Ну, на хрен, - сержант
отмахнулся от гнетущих мыслей, - надо о дне насущном думать».
Неприятная тягучая боль растеклась по правой стопе. Быстро
разрослась и обожгла лодыжку. Она ощущалась сильнее и глубже, чем
вчера. Когда подкрадывался к подстанции, зажгла кожу, словно
провалился в лужу с «химкой». Терпеть можно было. И сейчас можно,
только при ходьбе, волей-неволей прихрамывал. А ведь перед сном
собирался посмотреть.
Фаза выглянул в окно. Светало. Все кругом замерло, словно в
оцепенение - травинка не шелохнется. Прохладный осенний воздух
холодил лицо. Сержант шумно вдохнул носом, ощутил, как от холода
немеют ноздри. Выдохнул ртом, посмотрел на парок. «Градусов восемь,
десять, днем еще поднимется на три, пять. Главное, чтобы дождя не
было».
Прислушался. Где-то далеко за Припятью стреляли. Звуки едва
докатывали до подстанции. На мгновение Фаза ощутил себя на обочине
жизни. Ведь она там, где стрельба, где бьется кровь, где люди, где
приходится выживать. «Ха-а, - усмехнулся своим мыслям, - с ума
сойти, что я считаю жизнью - где кровь, где смерть?
Копать-хоронить».
Ногу продолжало поджигать, и когда ничего не отвлекало, боль
ощущалась сильнее. Фаза наклонился, распустил шнурок. Он так привык
к своим ботинкам, что не замечал их тяжести. Голенище стало второй
кожей, а ороговевшая часть стопы подошвой.