«По меркам этой, по всей видимости, матери-командирши большого пролетарского семейства скорее в купальнике… «– Ты кто? – Фея! – А чего с топором? – Да что-то настроение не очень…» Санечка, заткни фонтан!»
– Извините, – она поспешно задула свечу и спрятала её за спину. – Я ваша соседка, Александра, из этой квартиры. – Сашка ткнула пальцем в направлении своей двери, и тут же страшно застеснялась французского маникюра.
– А-а-а… – понимающе протянула баба. И тоже спрятала за спину нож. – И давно? – представляться в ответ она явно не собиралась.
– Уже больше месяца.
– Ну?..
– И у меня там… свет погас.
– И что? – соседка явно не отличалась быстротой мышления.
– А что с этим делать, – Саша кивнула головой в сторону коробок, – я не знаю. Даже ключей, чтобы открыть, нет.
– Щас, – соседка захлопнула дверь.
Александра облегчённо вздохнула. Атмосфера затхлого неухоженного подъезда была куда более адаптирована под Сашкины лёгкие и кровь, чем запах чужого жилища. Оттуда несло старческой хворью, кислятиной, хозяйственным мылом, перегаром, немытыми телами, концентрированными подростковыми гормонами и протухшими тапками. Но всё равно, пусть пахнет. Потому что она снова может различать гамму запахов. И эта гамма снова хроматическая. И хотя пропадало это ненадолго, а вернулось – достаточно давно, Сашка ощущала непреходящую радость.
– На! – дверь снова распахнулась. – На первый раз. А так – свои надо иметь.
– Спасибо! – она взяла из тёплой мокрой и шершавой руки холодный ключ. Прямо за промасленные бороздки. Это было приятно. Тёплое и холодное. Шершавое и тонко ребристое.
– Простите ещё раз! – отчаянно взвизгнула Сашка и чуть не закрыла глаза от страха перед собственной наглостью, но отступать было некуда. Позади – кромешная темнота крохотной квартирки. – А ваш… муж дома? Я совершенно не знаю, что с этим делать. Даже если открою…
– Муж на работе, – неожиданно спокойно и даже миролюбиво сказала баба. – Он сутки через трое. Давай, я посмотрю.
Баба ловко, явно не в первый раз, раскрыла дверцы в большую коробку, что-то там некоторое время разглядывала и даже во что-то потыкала толстыми распаренными пальцами. Ногти у неё были неухоженные, неровные, слоящиеся. Но ей, судя по всему, было наплевать.
«Наверное, она добрая. Хорошая, добрая женщина. Жена и мать. И ей совершенно не нужен французский маникюр. И татуировка на плече ни к чему. Она умеет сворачивать голубцы, фаршировать красивые упругие болгарские перцы и знает, на какие кнопки нажимать в этих цилиндрах. Ещё она, наверняка, умеет гладить мужские брюки. А ты – нет. Она умеет тысячу вещей, эта сноровистая рыхлая женщина из многоклеточных поселений русских подъездов…»