«Я сильно вчера помешала твоим планам на вечер?»
«Нет. С чего это такая корректность с твоей стороны? Удивительно…»
«Я знаю, что всегда всем мешаю.»
Стас отвечает с перерывами. Я успеваю сделать уборку в ванной и спальне, когда приходит очередное сообщение.
«Извинения за слёзы из того же набора неуверенности и комплексов?»
«Женские слёзы всегда вызывают у мужчин раздражение и злость.»
«Ошибаешься.»
«?»
«Злость возникает в том случае, если мы замечаем фальшь и ложь. Когда слёзы становятся инструментом манипуляции − вот это раздражает.»
Эти слова заставляют меня задуматься. Я даже откладываю в сторону трубку, не зная, что ответить. Заканчиваю уборку в гостиной и отправляюсь за продуктами.
На часах полночь, сна нет. Иду на кухню замешивать тесто на пирог. В голове до сих пор крутятся слова Стаса.
«Спишь?»
Отправляю сообщение, сомневаясь, что мне на него ответят. Наверное, я изрядно его достала сегодня, и он уже сто раз пожалел, что отправил мне смс.
«Нет.»
«Прости что пишу, ещё и так поздно. Больше некому. Ты любишь пирог с клюквой?»
«Ты испекла пирог?»
«Хотела как-то тебя отблагодарить. Только сейчас поняла, что не знаю, ешь ли ты ягоды.»
«Ем.»
«Хорошо.»
Я домывала на кухне пол, когда телефон снова известил о входящем сообщении.
«А он ещё горячий?» Улыбаюсь, перечитывая сообщение.
«5 минут назад достала из духовки.»
Не проходит и получаса, как Франц уже сидит на моей кухне, уплетая домашние вареники и пирог с чаем.
− Может, хворост ещё будешь?
− У меня такое впечатление, что у тебя не холодильник, а дверь в Нарнию, точнее в кондитерскую.
− Я люблю готовить.
− Это удивляет ещё больше.
− Почему? Все женщины готовят.
− Моя бывшая жена не могла даже сварить макароны. Так что, не все.
− Бедный, несчастный, жуй на здоровье. Вот тебе пакет с пирогом и домашним хворостом.
− Охр*неть, – Франц смеётся.
− Что?
− Я ещё ни от одной женщины в своей жизни не уходил с пирогами. Только от бабушки в детстве.
− Блин, ты меня раскусил. Я люблю ездить с котомкой в шесть утра на маршрутках и ругаться в очередях, − мы смеёмся, и от этого становится как-то легко.
− Сколько тебе лет, деточка? – ёрничает Стас.
− Двадцать четыре, − он присвистывает, вскинув брови. − Что?
− Ничего. Хорошо, что не девятнадцать.
− Почувствовали себя старым, Станислав Львович?
− Есть немного.