Из собственных мыслей меня выдернул странный звук. Шум, на
который я раньше не обращал внимания. Стук сердца. Вернее сердец.
Своё я уже слышал — оно било медленно, устало, тяжело, но ритмично.
Глухо и, не знаю, мощно, создавая в голове ассоциацию с
побеждённым, но не сломленным хищником. За стуком своего сердца я
различал другие. Первым, как самым близким ко мне, оказался стук
ещё одного сердца. Сердца Блэйда. Оно билось, подобно загнанному
зверю. Раненному, потрёпанному и загнанному стаей хищников, что с
предвкушением скорого пира кружили вокруг своей добычи, уставшей,
но всё ещё сопротивляющейся. Добычи, не понимающей, что бег — не
выход, ведь рано или поздно оно не сможет продолжать и чем быстрее
оно бежит, тем быстрее приближает свой конец.
Третье сердце, напротив, звучал радостно, предвкушающее, но...
слабо. Будто прибившаяся мелкая шавка, заливисто лающая и мнящая
себя частью той самой стаи, что сейчас «загоняла» свою жертву. Она
тявкала, стараясь тем самым показать свою «крутизну», причастность
к погоне, но могло лишь смотреть и лаять, более ничего из себя не
представляя. Этой «шавкой» и было, заходящееся в радостном и
взволнованном галопе, сердце того самого вампирского прихвостня,
что с трудом давил лезущую на лицо горделивую улыбку.
— Не хотите поговорить с нашим гостем? — пока я пытался
переварить этот странный выверт собственного сознания, вызванный,
наверное, той гадостью, что в меня сейчас вливали, означенный
прихвостень обратился ко мне. Пришлось постараться не выдать лицом
ту гамму противоречивых чувств, начавших бурлить во мне. Впрочем,
было не сильно сложно, учитывая, кхм, кондиции и общую слабость,
которая всё так же довлела надо мной... Хотя, издёвку в голосе
«истинного арийца» заметил бы и слепоглухонемой. Знать бы ещё его
имя, а то всё «выкормыш», да «прихвостень», а ведь Виктору он
скорее всего представлялся в своё время. Почему я так решил? Всё
просто — с одного взгляда было понятно, что это... кхм, этот
горделивый индивид не упустит возможности хоть так возвысится в
собственных глазах. Будто это лично он поймал, сначала Виктора, а
потом и Блэйда — уж больно много горделивой усмешки слышится в его
словах. Вот только мне, так сказать, долговременная память
Франкенштейна всё ещё было не доступна, да и вспомнив, пусть и
урывками, фильм, могу предположить, что это первый и последний раз,
когда я вижу этого блондинчика.