— К твоему сведению, я не сказал тогда ни слова. Ты сама поволокла его к выходу...
Мистлев остановилась и кинула на Ревана злобный взгляд:
— Ага, не сказал, ты прав. Но как смотрел!
Реван едва заметно улыбнулся:
— Тебе всё-таки важно, что я о тебе думаю, не заметила?
— Ничего мне не важно!
Мистлев насупилась и продолжила своё занятие. Пять шагов от одной стены до другой и столько же обратно. Туда-сюда. Ничего ей не важно, удумал чего. И вообще, пусть не думает себе, что у них там что-то могло бы быть. Это всё магия печати была, ничего больше. И нисколечко, ни капельки он ей не нравится. Лучше бы подумать, как быть дальше, но Мистлев не могла сосредоточиться. Она злилась на себя, на Ревана, на Грегора, которому пришла в голову нелепая мысль о том, что они шпионы. А зачем ещё-то надо было выдавать себя за других? И это не считая поджога конюшни...
— Не мельтеши, лучше сядь и отдохни, пока есть немного времени до рассвета. Ты же не хочешь зевать на собственной казни?
Мистлев остановилась и с серьёзным видом посмотрела Ревану в глаза:
— Казни? Ой нет, не думаю, что нас казнят. Пока Грегор не допытается, кто нас сюда послал и за какими именно его секретами, мы будем жить. Может быть, не очень долго и не слишком радостно, но всё-таки жить. Это сегодня он только вопросы задавал, завтра может и иглы под ногти в ход пойдут. Местные любят развлекаться, знаешь ли.
— В таком случае нам остаётся надеяться, что наш дорогой друг не будет коротать время в лесу и поймёт, что что-то не так и нас надо выручать.
При мысли о Мархаде Ревана передёрнуло, некромант рад был не вспоминать о нём, пока они тут, но не вышло. Убийца, у которого явно в голове не все дома, был первым, с кем маг познакомился, когда они с Мистлев пришли в Стаю пару месяцев назад. Члены гильдии тепло приветствовали Ревана, особенно сияла местная мастерица ядов, для которой некромант стал светочем новых знаний.
Единственный, кто общего радушия не разделял, был Мархад. Во-первых, он тут же обвинил самого Ревана в том, что Мистлев, «голос Многоликого», задержалась на материке так надолго. Во-вторых, наотрез отказался оставлять Пташку одну и прилип к ней как банный лист, следуя второй тенью. В-третьих, у него была какая-то нездоровая тяга к ней, выражавшаяся в странном благоговении как к святыне. Сама Мистлев относилась к этому на удивление благосклонно, хотя и зорко следила, чтобы Мархад не переходил границ допустимого. Впрочем, помешанный фанатик даже не пытался — он и думать не смел хотя бы пальцем коснуться её.