Раздались шаги на узкой витой лестнице, которая прорезана была в стене для сообщения с верхним этажам.
– Это дон-Луис, – сказал Эстабан. – Он идет служить мессу в часовню Святилища, a потом отправится в хор.
Габриэль поднялся, чтобы поздороваться с священником. Это был маленького роста, слабый с виду человек. С первого взгляда бросалось в глаза несоответствие между хрупким телом и огромной головой. Большой выпуклый лоб как бы сокрушал своей тяжестью смуглые неправильные черты его лица, носившего следы оспы. Он был уродлив, но все же ясность его голубых глаз, блеск здоровых белых и ровных зубов, озарявших рот, невинная, почти детская улыбка придавала привлекательность его лицу; в нем чувствовалась простая душа, всецело поглощенная любовью к музыке.
– Так этот господин и есть тот брат, о котором вы мне столько рассказывали? – спросил он, когда Эстабан познакомил их.
Он дружески протянул руку Габриэлю. У них обоих был болезненный вид, и общая слабость сразу сблизила их.
– Вы учились в семинарии, и может быть, сведущи в музыке? – спросил дон-Луис Габриэля.
– Это единственное, что я не забыл из всего, чему меня там учили.
– А путешествуя по разным странам, вы вероятно, слышали много хорошей музыки?
– Да, кое-что слышал. Музыка – самое близкое мне искусство. Я мало понимаю ее, но люблю.
– Это чудесно. Мы будем друзьями. Вы мне расскажете о своих приключениях… Как я вам завидую, что вы много путешествовали!
Он говорил как беспокойный ребенок, не садясь, хотя Эстабан несколько раз придвигал ему стул. Он ходил из угла в угол, прижимая приподнятый край плаща к груди, и с шляпой в руках – жалкой, потертой шляпой, продавленной в нескольких местах, с лоснящимися краями, такой же поношенной как его ряса и его обувь. Но все-таки, несмотря на свою нищенскую одежду, дон-Луис сохранял прирожденно изящный вид. Его волосы, более длинные, чем обыкновенно у католических священников, вились локонами до самой макушки. Искусство, с которым он драпировал плащ вокруг тела, напоминало оперных певцов. В нем чувствовался художник под одеждой священника.
Раздались, как далекие раскаты грома, медлительные звуки колокола.
– Дядя, нас зовут в хор, – сказал Том. – Пора, уж скоро восемь часов.
– Правда, правда. Вот смешно, что ты напомнил мне о долге службы. Ну, идем!