Уже к середине месяца, чемоданчик был готов к показу на все сто
процентов, только вот показывать его было уже некому. В одну из
ночей, Жорка, просто не проснулся, хотя по возрасту и был всего
лишь на пять лет постарше меня.
Чемодан, так и остался лежать в моей мастерской. Чуть позже, в
нем вновь появились старые советские журналы, а сам он был заброшен
на дальнюю полку, и надолго забыт…
2
- Это ж каким нужно быть идиотом, чтобы не понять, что говорят
тебе прямым языком? Ты. Здесь. Не нужен. Ведь сказали прямо,
повторили, еще раз повторили, и ты все равно ничего не понял.
Люблю, люблю, какая на хрен любовь, скажи честно, хотел
воспользоваться связями отца и подняться на пару ступенек повыше, в
это я еще могу поверить, но любовь? Какая тут любовь, если уже на
следующий день ты забыл о своей любви и о всем остальном?
Что вы на меня смотрите? Это я не вам, это я себя ругаю ежели
что. Вернее сказать, не себя, а своего предшественника. Сам-то я
появился здесь несколько позже после того, как этот дуралей решил
вывести на чистую воду своего несостоявшегося тестя, и собрался
писать письма, во все инстанции, куда только мог дотянуться. Ну и
как результат, упал со шконки в Следственном Изоляторе, разбил себе
голову, в результате чего и помер, а я каким-то образом умудрился
занять его тело. Но ведь, об этом знаю только я, а все остальные
считают, что пацана просто откачали, вот и приходится корчить из
себя «Доцента» изображая – тут помню, тут не помню. А самое
главное, статью-то никто не отменял, вот и еду я за тридевять
земель, куда-то на восток. Куда именно не знаю, но обещают что-то
очень пакостное. Казань уже проехали, заметил буквы на здании
вокзала, а куда именно еду так и не говорят. Вы скажете, что такое
невозможно и что зэка заранее знают куда их отправили? Это точно,
они-то знают, а я вот нет. Единственно, о чем я в курсе, так это
то, что мне грозил колония для малолетних преступников, потому что
мне только через три месяца исполнится пятнадцать лет. А вот где
эта колония расположилась, убей не знаю. Забрали меня сразу из
больнички, посадили в девятку, потому что последняя считается
одиночкой, а малолеток, таких как сейчас я принято перевозить
отдельно от взрослых. Видимо боятся, что те меня плохому научат. Да
я сам кого хочешь плохому научу! Как все это произошло? Да кто его
знает, единственное, что помню, так это поминки у соседа. Жорка
хоть и был старым прапорщиком, да еще и из внутренних войск, но
мужиком он был классным, мы вместе не одну банку пива опустошили, и
ни одного карася поймали. В общем жили душа в душу, и по хрен, что
он всю жизнь охранял и конвоировал зэка, а я был простым
электриком. Впрочем, здесь подобном лучше не говорить, да по
большому счету, и не поверит никто, что еще недавно мне было
шестьдесят семь, и я выпивал на поминках своего друга. Здесь я
очнулся уже в тюремной больничке, и то, что моя собственная память
и память моего предшественника в этом теле вернулась уже в вагоне,
наверное, и спасла меня, от чего-то более худшего. Во всяком случае
большинство врачей, которые находились при этом в один голос
утверждали, что если я и вспомню чего-то из совсем не нужного, то
это произойдет очень нескоро. А скорее всего буду влачить жизнь
совсем недалекого если и не дебила, то чего-то близкого к этому
понятию. Но тем не менее, я был признан относительно здоровым, и
годным на то, чтобы направиться в колонию для
несовершеннолетних.