Привел в кухонную зону корабля,
усадил, и метнулся по-быстрому снять с себя мокрые шмотки, бросив
на ходу, топчущейся рядом, Алиске:
– Чайник поставь! И печенье на стол,
чаем поить его будем!
Шмотки Первого капитана неплохо так
мне подошли. Мысленно послав ему привет (пусть ему икается!),
вернулся назад. Чайник уже кипел, а фиксианец скрутился в кресле,
поджав под себя ноги. Алиска притащила ему свое одеяло, накинув на
плечи.
– Все будет хорошо… он не такой
злой, только кажется…
Эх, ребенок! Знала бы ты, сколько я
творил… да по мне расстрел плачет горючими слезами. За самосуд. За
убийство, пытки… тех, кого закон называл людьми, защищал и сажал в
теплые камеры, предоставляя жратву и койку забесплатно. За счет
законопослушных граждан.
Вот почему я послал этот закон к
черту. Он защищает тварей, а не простых людей. Не таких, как этот
фиксианец или Алиса.
Поморщился, и плеснул кипятка в
чашки, заваривая порошок чая. Здесь чай, как кофе… заливаешь
кипятком, и он растворяется. Нормального бы… листового… с липой,
чабрецом… мятой, в конце концов…
Да где его взять, в космосе?
– Вот, держи кружку, – вложил в
худые руки кружку, удерживая его ладони своими. – Горячий… сладкий.
Крепкий. То, что надо. Давай-ка, пей.
Он зябко повел плечами, аккуратно и
будто опасливо поднял кружку к тонким губам, делая осторожный
глоток.
– Ну, вот и славно, – хмыкнул я, с
облегчением расположившись рядом на стуле и беря свою кружку. –
Алиса, садись, давай, тоже наливай себе и печенье трескай. Или
спать иди.
Алиса предпочла примоститься за
кухонной стойкой, взобравшись с ногами на высокий стул. Чай
по-настоящему обжигал. Мне привычно. Дед только кипяток в кружку
плескал, а когда по тайге находишься по морозу или ветру, это такое
удовольствие залить в себя горячий душистый кипяточек, с
закопченного чайничка над костром. Фиксианец больше держал в руках
кружку, грея ладони о стенки кружки, наверняка обжегшись. Девочка
же с детской непосредственностью и некультурно окунала в горячий
чай печенье, поедая его размокшим. Ну и когда нарушать правила
этикета, как не в детстве? Пускай ее…
Недолго продлилось молчание…
– Кто ты?
Я удивленно поднял бровь.
– В смысле?
Красивые фиолетовые глаза смотрели
на меня серьезно, уже без той боли и пожирающего изнутри страха.
Только напряженное ожидание чего-то.