– Здравствуйте, maman.
– Что же ты не идёшь faire la cour à madame Karenine2? – прибавила она, когда княжна Сорокина отошла. – Elle fait sensation. On oublie la Patti pour elle3.
– Maman, я вас просил не говорить мне про это, – отвечал он, хмурясь.
– Я говорю то, что говорят все.
Вронский ничего не ответил. Сдержав себя и сказав несколько слов княжне Сорокиной, он вышел. В дверях встретил брата.
– А, Алексей! – сказал брат. – Какая гадость! Дура эта Картасова, больше ничего… Я сейчас хотел к ней идти. Пойдём вместе.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами сошёл вниз. Чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал – что. Досада на Анну за то, что она ставила себя и его в такое неловкое положение, вместе с жалостью к ней за её страдания чрезмерно будоражили его.
Он сошёл в партер и направился прямо к бенуару Анны. У входа в бенуар стоял Стрёмов и разговаривал с нею:
– Теноров нет больше. Le moule en est brisé4.
Вронский поклонился ей и остановился, здороваясь со Стрёмовым.
– Вы, кажется, поздно приехали и не услышали прозвучавшей тут лучшей арии, – сказала Анна Вронскому, очень иронично и насмешливо взглянув прямо ему в глаза.
– Я плохой ценитель, – ответил он, строго глядя на её крепко сцепленные пальцы. Она всегда делала так, чтобы унять дрожь. Он хорошо изучил эту её уловку.
– Как князь Яшвин, – сказала она, улыбаясь. – Он находит, что арии поют ныне слишком громко.
– Взяв в маленькую руку в длинной перчатке протянутую Вронским афишу, Анна сказала: – Благодарю вас, – и вдруг в это мгновение красивое лицо её вздрогнуло. Она встала и пошла вглубь ложи.
Заметив, что на следующий акт ложа её осталась пустой, Вронский, возбуждая шиканье затихшего при звуках каватины театра, вышел из партера и поехал домой.
Анна уже была дома. Когда Вронский вошёл к ней, она была одна в том самом наряде, в каком приехала в театр. Анна сидела в кресле у стены и смотрела перед собой, но, взглянув на него, тотчас же приняла прежнее положение.
– Анна, – сказал он.
– Ты, ты виноват во всём! – вскрикнула она со слезами отчаяния и злости в голосе, вставая.
– Я просил, я умолял тебя не ездить, я знал, что тебе будет неприятно…
– Неприятно! – вскрикнула она. – Ужасно! Сколько бы я ни жила, никогда не забуду этого. Она сказала, что позорно сидеть рядом со мной, бесстыдной, развратной женщиной.