Впереди показался зев шахты и заброшенный городок вокруг. У самого входа в туннели распрягали лошадей четверо путников, и дрозд радостно бросился к ним. Он так давно не видел людей, так давно не был человеком, что немного соскучился по этим бестолочАм. Или бЕстолочам?
– Уа-а-и! – приветливо крикнул дрозд.
Судя по одежде и виду путешественников, ехали они долго и страдали много: монах, головорез, рыцарь и девушка. Монах оказался седой, головорез – безухий, девушка – красивая, как лилия, а рыцарь – мертвый. На его доспехах дрозд заметил рисунок – готическое "А", оплетенное диким виноградом. Изображение покрывали царапины, местами оно стерлось, и это казалось странным – чистенькие, новенькие латы и покореженный герб.
– Уа-аи!
Девушка, судя по зеленым татуировкам на лице и зеленым же волосам, была из озерных сирен. Она, как и монах, куталась в зимнюю рясу ордена Стражей, и это тоже выглядело крайне чудным. Религиозный орден и дикарка. Хм!
– Уа-и-аи! – повторил дрозд.
От крика сирена вздрогнула и обернулась. На лице ее появилось странное выражение, будто нечто старое и плохое поднималось с глубины души. Девушка нахмурилась, повела рукой и метнула в птицу синий шарик.
"Снежок?" – радостно подумал дрозд.
Он хотел разбить шарик, как делал когда-то давно в счастливом детстве, и полетел навстречу. Снежок крутился, вырастал перед глазами, затмевая городок, дорогу, небо; по белым граням бежали искры, слышался треск. Дрозд приготовился и расправил коготки, но тут холод коснулся сердца, перетек в лапки, крылья; помутил сознание и высосал по капле всю эту долгую-долгую жизнь.
***
– Н-не люб-блю птиц, – прошептала Офелия, когда смоляное тельце глухо ударилось о снег. Говорила она на мирском наречии правильно, но тяжело, будто что-то в ее горле мешало полностью овладеть человеческим языком.
Коряга и брат Михаэль переглянулись, но ничего не сказали. Они видели подобное живодерство уже не раз и постепенно привыкли.
"Всякий, кого-нибудь да ненавидит".
Михаэль закрепил на спине последний мешок и глубоко, тяжело вздохнул. Воздуха – ледяного искристого воздуха северных лесов – совсем не хватало. Для пятидесяти шести лет монах был еще довольно вынослив, но к подобным походам не привык.
"Тяжеловато", – обреченно подумал Михаэль.
Ноги подгибались, что-то твердое упиралось в лопатку, ремни врезались в кожу на плечах. Он еще раз глубоко, судорожно вздохнул и огляделся.