И что особенно меня поразило – абсолютно все
были голыми, не считая каких-то повязок на бедрах у взрослых женщин.
Почему-то
все, в ожидании чего-то, пялились в мою сторону. Еще раз, обведя присутствующих
взглядом, отметила, что мужчин, кроме того, кто имел меня, здесь не было.
О,
Боже! Где я? Неужели я попала в лапы к маньяку? Он что держит здесь, в неволе,
украденных женщин? И, по-моему,
достаточно давно, раз здесь полно детей подросткового возраста.
Этот
же лохмач, отошедший от меня к дальней стене, помочился у всех на виду и, вновь
вернулся ко мне.
–
Ры-а-а, – вырвалось из его открытого, почти беззубого рта, но как не странно, я
его поняла, и означало это: Вставай!
–
Не могу, больно, – попыталась сказать я, обхватив живот руками, но это
прозвучало как: Ва-а-а-рак.
Боже,
что за дикий язык! Куда я попала? Это что концентрационный лагерь у фашистов и
над нами проводят опыты? Но...
Домыслить
я не успела, дикарь дернулся в мою сторону и, открыв рот, попытался еще что-то
сказать, но видимо передумал. Размахнувшись, он двинул ногой в мой огромный живот
и, развернулся, чтобы пойти в сторону выхода.
Закричав
от резкой боли, пронзившей меня, я почувствовала, как по ляжкам вновь побежала
тепленькая водичка. Воды? Конечно же, это отошли воды.
"Сволочь!
– крикнула мужику с нотками ненависти, но прозвучало это как: Хырк!
Тем
не менее, дикарь почувствовал в моем голосе недовольство и вернулся. Схватив
пятерней меня за волосы и, наклонившись надо мной, стал трясти и мычать,
видимо, пытаясь что-то произнести на этом непонятном языке. Что именно, я даже
не пыталась вникать из-за резкой боли, вновь пронзившей мое тело, к которой
добавилась боль от выдираемых волос.
Одной
рукой я обхватила его руку, сжимавшую мои бедные волосы, а другой стала
нащупывать камень, об который совсем недавно ударилась головой.
Наконец-то
я добралась до камня и, схватив его, треснула дикаря по лохматой голове. Его
тело ослабло, а разжатая рука отпустила мои бедные волосы.
Я
не успокоилась, и еще пару раз приложилась камушком к его головушке. Мужик
захрипел и повалился навзничь, а из раны потекла кровь, наполняя пещеру
ароматом смерти. Из приоткрытого рта, виднеющегося из зарослей бороды,
неизвестно когда мытой, вырвался последний хрип, а его тело передернуло
предсмертной судорогой.