— Такова кара, — величаво кивнул Эрнак, — всем нечистивцам, что
пришли в наши земли с Распятым Мертвецом, тем, кто хотел принудить
нас отречься от богов предков. Теперь ты видишь, Просигой, что наши
боги — не бессловесные древо и камень, как утверждают жрецы
Распятого? Что они сурово карают предателей и святотатцев — как
покарали они царя ромеев?
— Вижу, великий каган, — Просигой склонился в поклоне. Сидевшая
рядом с каганом Неда, облаченная в куньи меха, презрительно
усмехнулась и от этой усмешки жупана тимочан бросило в дрожь — оба
берега Дуная уже полнились пугающими слухами о могущественной
ведьме, что повелевает ветрами и волнами Дуная.
— Можешь идти, Просигой, — каган небрежно повел рукой, — ты
принес сюда добрую весть и мы довольны. Когда я вновь перейду
Дунай, я не забуду, кто из славян сохранил верность своему
повелителю. Не Первослав, а ты станешь первым средь сербов.
— Великий каган так добр, — Просигой неловко поклонился и,
бочком протиснувшись меж стоявших у входа гепидских стражей,
покинул Большой хринг. Едва он скрылся из глаз, как Эрнак, доселе
сидевший прямо как стрела, расслабленно развалился на троне, бросив
довольный взгляд на супругу.
— Что же, я посрамлен, — сказал он, — признаться, я до
последнего не верил, что ты сможешь превзойти Оуюн в колдовстве. Но
Черная Жаба явно любит тебя больше чем ее — и благодаря ей, по
крайней мере, пока, мы можем не бояться ромеев под стенами
хринга.
— Все боги хранят тебя, муж мой, и я молюсь им непрестанно, —
горделивый вид и надменный взгляд Неды плохо соответствовал ее
смиренным словам, когда бывшая княжна в очередной раз подтвердила
свою негласную роль соправителя каганата. Сам Эрнак, воинственный и
храбрый Эрнак, побаивался ее — точнее тех темных сил, которым она
так истово служила и которые так щедро вознаграждали ее за службу.
Неда не собиралась делиться с супругом всеми своими секретами — как
например, что столь впечатлившее всех колдовство оказалось
возможным лишь потому, что седьмицу назад колдунье тайно доставили
из Константинополя небольшой ларец из черного дерева, в котором
хранились волосы, частицы крови и слюны басилевса. Константин умело
берегся от яда, заставляя всех, кто подносил ему вино и пищу
предварительно пробовать ее, но против искусства, способного
причинить вред по одному лишь нечаянно оброненному волоску или
закатившемуся под ковер обрезку ногтя он оказался бессилен.