— Только один момент.
И действительно, через мгновение-другое энергозанавес бесшумно
раздвинулся в стороны и образовал пустой проем, который, однако,
тут же заполнил собой хозяин пожилой господин. Версария увидела его
приветливое, улыбающееся старческое лицо, выплывшее из полумрака
кабинета. Несколько сконфуженно улыбаясь в ответ, она переступила
порог кабинета.
На Версарию устремилось несколько взглядов — приветственные,
равнодушные, вызывающие.
Девушка поприветствовала собравшихся за массивным овальным
столом сенаторов, нашла взглядом свободное место — отодвинутый стул
с высокой спинкой, усеянной затейливой резьбой, — и проследовала к
нему.
— С вашего позволения, сенаторы, — обратился к собранию хозяин
кабинета. — Мы начнем сразу после того, как я отыщу свой
стереохром. Куда же я его задевал?
Оправив белую шелковую тунику, Версария Консили заняла место
между седовласым сенатором с густыми белыми бровями и женщиной
немногим моложе; в отличие от сурового лица старца, лицо
женщины-сенатора было одухотворенным и острым.
Над просторным кабинетом верховного сенатора мерно жужжал
освещающий соляр, подчеркивая царящую тишину. Желтые лужи света
пролегли на глянцевой поверхности стола, делая силуэты вокруг
размытыми и нечеткими. За большим прямоугольным окном тускнел серый
день.
Версария еще раз окинула сенаторов взглядом, пытаясь разглядеть
в их лицах хоть намек на предстоящее. Но, похоже, как и Версария,
все прочие были в неведении. Ну или почти все.
— Сенатор Халид! — в полуобороте через плечо буркнул хозяин
кабинета, не прерывая поиски предмета, который он назвал
стереохромом. Он перекладывал с места на место глянцевые сферы на
полках, отодвигал книги, перемещался между стеллажами и полками со
старыми картами и разными чудными устройствами. — Раз уж семеро из
восьми в сборе, не огласите ли регламент? А, вот же он!
Верховный Сенатор наконец нашел то, что искал, но небольшой
предмет, похожий на обточенный волнами камушек неправильной,
продолговатой формы, тут же пропал в складках широкой туники.
Подойдя к столу, он занял место по центру и устремил живые, горящие
спокойным величием глаза на того, кого назвал Халидом.
Халид. Как будто звук этого имени шуршал в гортани, и, подобно
застрявшей кости, не давал откашляться и обрести голос. По крайней
мере такое ощущение всегда посещало Версарию, когда ей по долгу
службы приходилось пересекаться с префектом. Но вся проблема в
состояла том, что чувства никогда не обманывали Версарию. Это было
ее благословением и ее проклятием. Иногда сомнения, неоднозначность
того или иного события, двойственность природы того или иного
явления казались ей недостижимым благом. Все, что входило в поле
Версарии, подвергалось точнейшей оценке, проходя через фильтры
эмоций и логики, вместе работающих как мистический маятник истины.
Однако даже такому сильному пропроку, как младший сенатор Версария
Консили, не были чужды сомнения, ведь объективная реальность не
подвластна полному осмыслению. Она может лишь идти навстречу нашим
благородным порывам познать истину, и наоборот, обмануть наше
восприятие, если наши помыслы и деяния имеют разрушительный
характер.