А еще лучше бы научиться так менять реальность, чтобы
последствия не вредили близким. Не уходила из головы мысль, что
болезнь матери – на мне, ведь не было у нее никакого рака и не
должно быть! Она вообще от другого умерла, и много позже. Но и
Вичка в той реальности не умирала.
С севера медленно и неумолимо наползали тучи. Если пойдет дождь,
то он здорово подмочит наши планы, и появятся дополнительные
трудности, а на начальном этапе их и так выше крыши.
Наташка вернулась, когда солнце встало в зенит, а я изрядно
упрел, наполняя мерное ведерко хамсой. Издали завидев сестру, я
взял самую крупную рыбешку, раскрыл ее пасть и, когда Наташка
подошла, показал эдакое чудище – сестра, ойкнув, шарахнулась.
— Я монстров наловил!
— Что это за твари? – спросила она, глядя в разинутую пасть.
— Хамса обыкновенная. – Я захлопнул рот рыбешки. — Все, сдаю
тебе пост. Ни хвоста, ни чешуи!
— И что отвечать? К черту? – растерянно спросила Наташа.
— К водяному! – улыбнулся я. – Увидимся в подвале вечером!
Я спрыгнул на пешеходную часть мола и заметил женщину,
расклеивающую объявления. Вообще у расклейщиков есть
суперспособность оставаться невидимыми. Объявлений на столбах и
заборах куча, а кто это делает – непонятно. Видел только раз или
два, и вот – третий. Захотелось подойти поближе и посмотреть, что
же она предлагает.
Погладив лист, чтобы лучше сел на клей, женщина посмотрела на
него и поковыляла дальше по молу – вроде не старая, но согбенная,
скованная. Когда мы поравнялись, стало ясно, что ей около
пятидесяти: лицо поплыло, волосы седые, платье старинное, такие
разве что бабкам носить, глаза и нос красные, словно она давно и
серьезно бухает. В одной руке – распечатки, в другой – пузырек
клея.
Я остановился напротив приклеенного листа. Это было объявление о
розыске той самой Марины, которое я видел раньше. Женщина – ее
отчаявшаяся мать, и лицо у нее отекло не от пьянки, а от слез.
Безумно захотелось вытащить девчонку из какого-нибудь притона и
выпороть. Потому что большая часть таких потеряшек просто сбежала
из дома в поисках лучшей жизни и покатилась по наклонной.
Вспомнился рассказ бывшей жены, что в девяностые девчонки
боялись стоять на краю тротуара, потому что могли затолкать в
машину и увезти.
А если все-таки Марина не сбежала? Девочку могли убить.
Разобрать на органы. Продать. Могли запереть в подвале и издеваться
над ней. Чертовы девяностые! И ведь менты искать не будут, пока на
лапу им не дашь. Я обернулся к женщине, превратившейся в далекую
темную фигурку. Ничем не помочь. Или все-таки можно?