Чего ему стоили эти слова? Через что он прошел внутри себя? Как
устоял? Варвара до сих пор не нашла ответов на эти вопросы.
Так, она опять отвлеклась. Разозлившись на саму себя, Касаткина
стряхнула резким движением головы наваждение и двинулась дальше по
коридору. Как бы она не храбрилась, какой бы сильной себя не
считала, те события не могли не оставить в ее психике травмирующих
следов. До тех злополучных событий, до всего, что происходило тогда
на «Прорыве», до самого полета, Варвара считала, что хорошо знает
людей. Она ошибалась. Горько ошибалась. Как оказалось, большинство
людей сами себя не знают. Не знают своих слабостей, не знают своей
силы, не знают на что способно их подсознание. И самое ужасное для
Касаткиной крылось в том, что все эти выводы о слабости человека, в
равной степени, касались и ее саму.
Следующие два месяца своей жизни Варвара Сергеевна Касаткина
провела в тщетных попытках принять для себя новую реальность. Ей
буквально пришлось заново учиться доверять людям. Ну как доверять?
В основном, все усилия сводились к тому, чтобы попросту не
шарахаться от каждого шороха. В общем же, ко всем людям на
«Прорыве» Касаткина отныне относилась с настороженностью. И в
первую очередь, к Павленко, что было странным – он-то как раз
устоял и своих демонов одолел. Но где была гарантия, что в
следующий раз он вновь обуздает свои чувства? А в том, что этот
«следующий раз» непременно настанет, Касаткина почему-то не
сомневалась.
Девушка собралась с духом, выкинула из головы отвлекающие мысли
и двинулась дальше. Ее путь пролегал через жилой отсек, где
находились каюты младшего офицерского состава и кубрики матросов,
затем транзитом через камбуз и продсклад к медицинскому отсеку.
Избавиться полностью от воспоминаний не удавалось, девушка шла
медленно, то и дело хватаясь руками за стены и кремальеры
переборок. Каждый шорох, каждый резкий звук заставляли ее хвататься
за стазер, с которым она вот уже два месяца не расставалась.
Варвара спала со стазером, с ним же ела, с ним же работала, даже в
гигиенатор с ним ходила. Вот и сейчас она могла идти вперед, только
поглаживая шершавую, прорезиненную поверхность его рукояти. Раз за
разом воображение подкидывало ей ужасные картины несостоявшегося
насилия. И почему эти картины так сильно ее будоражат? Неужели на
самом деле она настолько слаба? И, кстати, будоражат они ее, или
все-таки возбуждают?