В простенке над столом висела старинная сабля с истрепанным темляком из золотого шнура.
– Что это? Можно взглянуть? – И, не дожидаясь разрешения, он снял саблю со стены.
Холодное оружие было слабостью Барнаулова, и он отчасти завидовал стойкости боевой стали и ее строгой, хищной красоте.
– Будьте осторожнее… – предупредила Илга. – Это вовсе не бутафорская сабля. Ингибаров звал ее «гурда» – по-чеченски это означает «держись!». Он часто читал эти стихи… – Илга умолкла, припоминая. – Но ты не забудешь чеченскую честь, мой старший возлюбленный брат! Меня не забудешь! Кровавую месть тебе завещает Адат! Холодная Смерть, породнюсь я с тобой, но в жизни была Ты моею рабой!
– Кто автор? – спросил Барнаулов; нельзя сказать, чтобы стихи ему понравились, скорее озадачили.
– Это перевод, стихи написала одна чеченская девушка, он мне ничего о ней не говорил…
Барнаулов с наслаждением осмотрел простые ножны, пожелтевший костяной эфес и проверил отвес. Это была довольно обыкновенная ижорская «селедка» начала прошлого века, и еще сто лет назад этим оружием были вооружены все роды российских войск. Барнаулов дохнул на клинок, проверяя качество закала, и придирчиво оглядел тыльную строну клинка. На отполированной полосе темнела гравировка: «III юнкерское училище имени Государя Александра I. Москва. 1917 год». Рядом стояло имя хозяина сабли: Николай Звягинцев.
– Ничего не понимаю. Это же русская сабля? При чем тут «гурда» и горская романтика?
– Сабля действительно русская, это мое, как выражались в старину, приданое, точнее, родовая реликвия, и я хорошо владею сабельным ударом, – произнесла она совсем тихо.
– Какая вы все-таки… – замялся Барнаулов.
– Какая? – почти испуганно спросила Илга.
– Несовременная, что ли… и говорите, точно ученица Бесстужевских курсов… И еще этот Николай Звягинцев… юнкер… О нем что-нибудь известно?
– А давайте я вам сыграю. – Илга подхватила с низкого дивана гитару и перебрала струны.
– Вы играете? А может статься, и поете… – И по ее вспыхнувшим глазам Барнаулов догадался, что прав.
– Я сочиняю песни, – улыбнулась Илга. – Скорее сказы… Только никому их еще не пела.
– Пожалуйста, очень прошу! – Барнаулов старомодно приложил руку к сердцу.
Илга удобнее устроилась на диване и беспечно, как показалось Барнаулову, закинула ногу на ногу: