Поэты Египта восхваляли чудесный напиток:
Ягоды, соком обильнее прежнего,
Сердце твое услаждать предназначены.
Ты в опьяненье себе не отказывай,
Пей, предавайся утехам и радостям!
Особенно много вина лилось на похоронах, когда «любитель хмельного питья удалялся в Страну без воды». В опьянении фараон поднимался на погребальную ладью Амона и вместе с родными и друзьями покойного плыл «на Запад, на Запад, к земле праведных»…
Среди знатоков Египет считался еще и «страной пьянящих трав». Говоря о стране, лежащей вдоль «светлоструйного» Нила, Гомер упоминает «поля плодоносные» с их изобильем трав. «Земля там богатообильная, много злаков рождает – и добрых, целебных, и злых, ядовитых» («Одиссея», IV, 229—30). Зельями, приготовленными из них, пользовались далеко за пределами Египта. Слушателей «Одиссеи» вряд ли удивляло, когда аэд – странствующий певец, повествуя о празднике в доме царя Менелая, описывал, как его супруга – Елена, гостям —
…подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье
Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным
Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,
Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,
Если б нечаянно брата лишился иль милого сына (IV, 220–225).
Лотос – растение, прогоняющее печаль. Странствуя по землям, не доступным обычно для ахейцев, – по землям, где все грозит гибелью или дышит безумным упоеньем, – Одиссей со своими спутниками открывает Страну лотофагов – людей, вкушающих лотос. Эта «цветочная пища» неприметным бременем ложилась на память, мешая мелькнуть картинам прошлого, видениям родины и дома. Вкусив лотос, человек забывал пути возвращения. По-видимому, Гомер имел в виду Sisiphos lotos – греческую разновидность лотоса орехоносного. Его мучнистые плоды шли на приготовление хлеба и алкогольных напитков. В античную эпоху лотосом питались бедняки, чтобы успокоиться и забыться.
Впрочем, говоря «лотос», Гомер, возможно, имел в виду совсем другое растение – так же, как нынешние любители конопли, говоря «травка», имеют в виду отнюдь не «траву у дома своего». Во всяком случае, действие этого «лотоса» было необычайно сильным. Чтобы спасти своих товарищей, уже отведавших его, Одиссей велел «силой их, плачущих, к нашим судам притащив… крепко их там привязать к корабельным скамьям» (IX, 98–99). Быть может, «лотос» был в данном случае эвфемизмом, скрывавшим подлинно необоримую траву, о чарах которой было известно и Гомеру, и твердившим его песни аэдам, и их слушателям? Быть может, под именем «лотоса» на страницах «Одиссеи» расцвел… мак?