— Ты что? Пацан, ты что?!
В маленьких чёрных глазках Паурита
загорелся ужас. Это хорошо. Это выражение в них мне нравится
гораздо больше, чем похоть, которая и привела его к смерти.
— Когда ты говорил свои первые
грязные слова моей матери, я пообещал себе, что ты за них
заплатишь, — принялся я объяснять. Он должен знать, почему сегодня
умрёт, мне важно, чтобы он пожалел о каждом миге своего поступка. —
Пожалуй, я бы ограничился тем, что сломал бы тебе руки, которые ты
протянул к ней. Но ты ведь не остановился на этом? Тебе захотелось
наказать её за строптивость, чтобы она была... Как ты сказал,
Паурит, помнишь?
— Нет! Нет! — Охотник принялся
отползать от меня. Я отстранённо отметил, что спину ему не сломало,
раз ноги шевелятся. — Я пошутил... Нет, ошибся... Ошибся я! Забудь,
пацан, забудь! Я извинюсь перед ней!
— Хочу, чтобы ты знал, Паурит... — Я
вытащил из нашейного мешочка свой клятвенный камень и показал ему.
— В то мгновение, когда ты советовал моей матери быть нежнее с
тобой, я поклялся на этом камне Древних, что ты умрёшь. Умрёшь за
свои грязные слова и улыбку, которой не место под этим Небом.
— Помогите! Помогите! — изо всех сил
принялся кричать Паурит, впрочем, получалось у него плохо, мешало
отбитое нутро.
— Глупо, — сказал я, возвращая
камень на место. — Ты добирался сюда бегом почти две тысячи вдохов.
Ракота с земли даже не видно за горизонтом.
— Пацан! Как тебя там... — Паурит
ещё сильнее задёргался, отползая от меня. — Стой! Давай
поговорим!
Я презрительно скривился. Даже не
помнит, как зовут сына той, которую он унижал. Мразь, забывшая от
страха про копьё и нож, но на что-то ещё надеющаяся. Я крепко
сомкнул пальцы на рукояти кинжала, созданного для этого мига, и
сделал последний шаг к своему врагу.
Пинок по руке, которой он пытался
прикрыться, и твёрдый удар в сердце. Мой рондель вошёл в тело по
роговую гарду, пробив охотника насквозь, словно он был из соломы.
Краткие судороги, и Паурит затих.
Я смотрел в его мутные безжизненные
глаза, теперь потерявшие всякое выражение, на слипшуюся от крови
редкую светлую бородёнку, на оскаленные в последнем крике жёлтые
зубы — и чувствовал, как тот кровожадный клинок ненависти, что
горел в моем сердце, словно тускнеет, утолённый покрывшей его
кровью моего врага. «Да, — кивнул я своим мыслям, — пусть эта жажда
крови и прорвала мою преграду в Возвышении, но без неё мне гораздо
легче». Клятва убить Паурита перестала давить на плечи всем весом
Неба над головой, а душа словно стремится улететь, такое облегчение
я испытываю. И радость. Теперь я могу без стыда глядеть в глаза
своей маме.