В шестнадцатом году ценой самого унизительного прислуживания Мамонтов выпросил у сердобольного антрепренера бенефис и выбрал «Невинно казненного» – мелодраму, в которой раньше всегда имел шумный успех. Афиши он заказывал сам – огромные простыни с портретом, клише которого, обернутое ватой и марлей, хранилось у него на дне чемодана.
– Это уж слишком, батенька! – сказал антрепренер, увидев пробный экземпляр афиши. – Гигант русской сцены… Постыдились бы!..
Но Мамонтов ни за что не соглашался на сокращение титула, доказывая старыми афишами полную законность его. Так и пришлось оставить весь титул, заменив только слово «гигант» словом «ветеран»
Билеты пустили дешево, публики набилось до отказа. Актеры льстили Мамонтову и намекали на безденежье. Он всем пообещал дать взаймы, выпил для храбрости полбутылки и начал спектакль с неподдельным огнем, как в прежние, славные годы. Но подъема хватило только на один акт, и, когда дело дошло до сцены в тюрьме – коронной сцены, во время которой Мамонтов раньше всегда слышал всхлипывания в публике, он почувствовал, что не может играть, как раньше: он не дрожал. Он пробовал дрожать нарочно – не выходило, его жесты и крики были фальшивыми, он понял, что действительно пропил голос и нутро. Кое-как, через силу, он дотянул спектакль и, не прощаясь, ушел домой. Спать он не мог, всю ночь пил бром, горько жалел, что не спохватился вовремя и много лет унижал себя, стучась с тупым и жалким упорством в двери, запертые для него навсегда.
Утром антрепренер привез деньги – девяносто рублей. Веселый, сытый, розовый, он сидел на смятой постели.
– Нутро, дорогой, вещь предательская, – говорил он, ковыряя в зубах и причмокивая. – Публике вовсе не интересно, что вы чувствуете, публика нынче другая пошла. Публике нынче подай оперетку, ваши трагедии ей ни к чему. А в оперетке играть вы не умеете – у вас техники нет. Вы даже танцевать не научились. Нутро, дорогой, вас всегда подведет, а вот спляшите как следует, с пикантными телодвижениями… Публика высоких чувств не понимает – ей чтобы весело было и непристойно…
Антрепренер был противен Мамонтову.
– Я человек искусства, а вы коммерсант, делец, – сказал Мамонтов.
Антрепренер не обиделся, скорее даже обрадовался.
– Я знаю, что публика любит! – подхватил он – Кузьму Крючкова любит – сделайте одолжение. Проститутку любит, чтобы раскаивалась, – пожалуйста! Но только я так поставлю, чтобы она у меня гостей принимала на сцене. Успех обеспечен. Анархиста хотите? Ради бога! Что угодно – мне все равно!