- Хозяын! – изумленно пророкотал Ибрагим. – Да это то же…
- Сашенька! – свистящим шепотом выдохнул Райнгольд, ноги
которого неожиданно дрогнули и перестали держать старческое тело.
Верный слуга едва успел подхватить хозяина на руки и усадить князя
в кресло. – Зови его, Ибрагимка… - прошептал побелевшими губами
старик. – Зови скорее, пока я Богу душу не отдал…
- Бэгу, хозяын! Толко нэ помырай! – И дюжий абрек с неимоверной
скоростью метнулся к входной двери.
Он выскочил из дома как раз в тот момент, когда князь Головин
подошел к калитке.
- Гребаная тетя, как ты постарела… - произнес гость. –
Ибрагим?
- И тэбэ нэ хворат Алэксан Дмытрыч! – приветливо отозвался
горец, словно и не пробегало с их последней встречи не одно
десятилетие. – Проходы в дом! Хозяын очэн ждёт!
Князь, распахнув калитку, прошел во двор, вбежал, словно
мальчишка, на высокое крыльцо и порывисто обнял постаревшего
горца.
- Как же я по вам по всем соскучился, Ибрагим! – продолжая
сжимать грузина в крепких объятиях, признался он.
- Я тожэ по тэбэ скучал, Алэксан Алэксаныч! – хрипло произнес
абрек, не стесняясь увлажнившихся глаз. – А уж как хозяын по тэбэ
скучал… Он жэ думал, что ты помэр в проклятом Абаканэ!
- Учитель жив? – все еще не веря, переспросил Головин. - Ведь
ему же почти сотня…
- Он – крэпкий аксакал! – с гордостью произнес Ибрагим. – Долгие
ему лэта!
- Веди! – отстранившись, воскликнул Александр Дмитриевич.
Ибрагим открыл дверь и, пропустив вперед дорогого гостя, вошел
следом.
- Нэ забыл, гдэ кабинэт хозяына, кыняз? – спросил он.
- Не забыл, Ибрагимушка! – выпалил Головин и, не раздеваясь
застучал сапогами по старому скрипучему паркету.
- Ай, шайтан! – Покачал ему вслед лысой головой грузин. – Как
малчишька… совсэм нэ измэнился – такой жэ шэбутной.
Ворвавшись в кабинет, Головин остановился на пороге, впившись
взглядом в тощего бледного старика, восседающего в инвалидном
кресле.
- Вячеслав Вячеславович… учитель… - только и сумел произнести
он, кинувшись в ноги старику и положив голову ему на колени.
- Сашенька… - прокаркал старик, обнимая «блудного сына» и
припадая к нему тщедушным телом. – Живой… живой… живой… -
безостановочно шептал он, а из его глаз на лицо Головина падали
крупные прохладные слезы. – Теперь и помереть можно…
- Даже не думайте об этом, Вячеслав Вячеславович! – строго
произнес Головин, поднимая голову и вытирая ладонью слезы старику.
– Вам еще жить и жить!