…А еще через десяток минут Никулин пришел на позицию Фомичева. Там встретил он и Жукова.
– Ну, что у вас? В чем дело?..
– Да что! – выругавшись, ответил злым, раздраженным голосом Фомичев. – Не приняли, сволочи, боя – скорее лапки кверху. Вон они стоят – в полном комплекте, с летчиком и бортмехаником. А вот и оружие ихнее.
Он указал на сваленные в кучу пулеметы, автомамы, гранаты, ножи. В стороне темнела группа пленных. Тлели огоньки папирос.
– Курят еще, гады! – Фомичев скрипнул зубами. – Отобрать, что ли, папиросы у них?
– Оставь, не надо!
– Самолет в исправности, – докладывал Фомичев. – Танк тоже в исправности, даже не отцеплялся. Без выстрела сдались. А как там у Клевцова дела?
– Клевцов убит, – ответил Никулин. – Коновалов и Серебряков убиты.
Клевцов открыл огонь в тот момент, когда второй «юнкерс» только что коснулся земли своими колесами. Пули перебили шасси, «юнкерс» скапотировал, погнув правую плоскость и высоко задрав левую. Удар был так силен, что летчиков, как это потом выяснилось, убило на месте, а танк, подвешенный к фюзеляжу, вышел из строя.
Но автоматчики в кабине уцелели. Несколько немцев выпрыгнули и залегли, прикрывая огнем высадку остальных. Комиссар приказал Коновалову и Серебрякову взорвать самолет вместе с фашистами.
Не доползли моряки. Огонь многих автоматов сосредоточился на них. Сперва ткнулся в землю пробитой головой Коновалов, шагах в пяти от него полег и Серебряков. Комиссар видел все это из своего укрытия.
– Эх, гады! – сказал он, стиснув зубы. – Погубили ребят. Гранаты мне!
По-пластунски, переметнувшись через бугорок, комиссар пополз к самолету. Навстречу ему зашипел, завизжал свинцовый град. Слетела, сбитая пулей, бескозырка, срезало как ножом полевую сумку. Две пули прожгли плечо комиссара, две застряли в ногах. Превозмогая боль и смертную слабость, комиссар упрямо полз вперед и вперед. Еще одна пуля – в бок, смертельная. Комиссар встал на колени и метнул гранаты под «юнкерс», которого уже почти не видел.
После взрыва огонь немецких автоматчиков прекратился. Моряки бросились к своему комиссару. Он был мертв.
…Хоронили моряков на сельском погосте. Отсюда, с голого бугра, было видно далеко в степь, до самого края. День выдался ясный, холодный, порывистый ветер дышал севером. Гнулись редкие лозины, роняли мертвую листву, ветер гнал и крутил ее по земле.